Библиотека форума Ахтубинск.ру

Прочитал книгу "Спецназ ГРУ. История создания: от рот к бригадам (1950-1979)". В авторах книги числятся С.Козлов и др. Книга трактуется, как историческая энциклопедия, но я бы ее смело отнес просто к исторической литературе.
img0011.jpg​

Всего, как следует из книги, энциклопедия будет включать четыре тома:
1701-1950 гг. Исторические предпосылки создания.
1950-1979 гг. История создания: от рот к бригадам.
1979-1988 гг. Афганистан - звездный час спецназа.
1989-2000-е гг. Новейшая история.

По неизвестным причинам, издательство "Русская панорама" начало выпускать серию со второй книги.
Книга рассказывает о формировании частей спецназа ГРУ, призванных решать задачи специальной разведки, к которым относятся: обнаружение позиций ракет оперативно-тактического назначения, способных нести ядерные заряды, осуществление диверсий в глубоком тылу противника, развертывание партизанского движения на вражеской территории. В книге описаны учения, которые проходили на этапе формирования частей и соединений спецназ, как армейского, так и флотского подчинения. Среди авторов статей И.Н.Щелоков, П.А.Голицын, Ф.И.Гредасов, В.Е.Бреславский - создатели и руководители спецназа, а также другие боевые офицеры. Книга очень интересна и уникальна, и помимо рассказов о сухопутном спецназе ГРУ, содержит много информации о спецназе ВМФ ГРУ. Кроме того, отдельной главой описывается вооружение спецназа в то время (да и сейчас, поскольку нового не так уж и много).

После прочтения вводит в тоску другое...Читая как много сил, средств и человеческих жизней было потрачено на формирование элитных подразделений в нашей стране, и видя с какой легкостью в настоящее время нынешний министр Обороны штампует приказы о расформировании боевых бригад спецназа ГРУ, с доблестью выполнявших задачи в первой и второй чеченских войнах...

Немного отрывков из книги.

Попытка Г.К. Жукова создать училище сил спецназначения​

Для подготовки офицеров спецназначения Министр Обороны СССР Маршал Советского Союза Г.К.Жуков директивой НГШ № 1546 от 09.08.57 приказал сформировать к 15.01.58 г. в системе ГРУ ГШ второе воздушно-десантное училище и дислоцировать его в г. Тамбове, в военном городке № 1. Обеспечение училища самолетами ВТА возложить на главкома ВВС для чего закрепить за военным училищем один авиаполк ВТА. Самолеты выделять по заявкам ГРУ ГШ. Директиву подписал НГШ Маршал Советского Союза В.Д. Соколовский.

Однако партийное руководство страны, и ранее относившееся с неприязнью и опаской к авторитетнейшему военачальнику советской эпохи, использовало этот шаг для устранения его с поста Военного Министра. Маршала Жукова обвинили в антисоветском заговоре и отстранили от руководства Вооруженными Силами СССР.
Его мечта - Тамбовское училище для офицеров спецназа - так и не было создано. К счастью, политическая борьба в руководстве СССР не отразилась на уже созданных подразделениях армейского спецназа.
О том, как это произошло и что послужило поводом для такого решения, Х.Д.Мамсуров рассказывал своему товарищу, военному разведчику Михаилу Мильштейну. Он впоследствии описал этот рассказ:
«Незадолго до поездки в Югославию Г.К.Жуков вызвал его (Мамсурова Х.Д. - Прим. сост.) к себе и поделился с ним своим решением о формировании бригад специального назначения исходя из возможного характера будущих военных действий в том регионе. Эти бригады должны были быть сравнительно небольшими (до двух тысяч человек), вооружены самым совершенным и мощным легким оружием. Предполагалось собрать в единый кулак отборный, физически сильный личный состав, обученный приемам ведения ближнего боя, карате, десантированию с воздуха и пользованию современными взрывчатыми веществами. Формирование этих бригад Георгий Константинович возложил на Мамсурова. У Хаджи-Умара Джиоровича Мамсурова был друг, которого он знал много лет, - генерал Туманян. В то время он занимал должность заместителя начальника Бронетанковой академии по политической части. Туманян приходился дальним родственником Анастасу Ивановичу Микояну. Будучи женатыми на сестрах, они часто встречались и относились друг к другу по-дружески. Мамсуров рассказал о встрече с Жуковым и его указаниях Туманяну; тот, в свою очередь, решил доложить об услышанном А.И. Микояну. Микоян, в то время первый заместитель председателя Совета Министров СССР, воспринял рассказ Туманяна очень серьезно. Первый вопрос, который он ему задал, звучал примерно так: «А могут ли эти бригады быть выброшены с воздуха на Кремль?». Туманян ответил утвердительно. Услышав это, Анастас Иванович поспешил на доклад к Никите Сергеевичу Хрущеву. В воспаленном воображении Микояна, воспитанного на теориях «заговоров», по-видимому, сразу родилась мысль о намерении Жукова подготовить военный переворот с помощью бригад специального назначения».

В результате в октябре 1957 г. был созван Пленум ЦК КПСС, с повесткой дня: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Флоте». Министру обороны Г.К.Жукову вменялось в вину игнорирование Центрального Комитета при попытке создать училище спецназа.

Из выступления М.А. Суслова на Пленуме: «Недавно Президиум ЦК узнал, что тов. Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. В эту школу предполагалось брать людей со средним образованием, окончивших военную службу. Срок обучения в ней 6-7 лет, тогда как в военных академиях составляет 3-4 года. Школа ставилась в особые условия: кроме полного государственного содержания, слушателям школы рядовым солдатам должны были платить стипендии в размере 700 рублей, а сержантам - 1000 рублей ежемесячно. Тов. Жуков даже не счел нужным информировать ЦК об этой школе. О ее организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счел своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».

Из выступления на Пленуме Н. С. Хрущева: «...Относительно школы диверсантов. На последнем заседании Президиума ЦК мы спрашивали тов. Жукова об этой школе. Тов. Малиновский и другие объяснили, что в военных округах разведывательные роты и сейчас существуют, а Центральную разведывательную школу (так! - Прим. ред.) начали организовывать дополнительно, и главное без ведома ЦК партии. Надо сказать, что об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко. Думаю, что не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко ему нужен был для темных дел. Ведь известно, что Штеменко был информатором у Берия - об этом многие знают и за это его сняли с работы начальника управления... Возникает вопрос: если у Жукова родилась идея организовать школу, то почему в ЦК не скажешь? Мы бы обсудили и помогли это лучше сделать. Но он решил: нет, мы сами это сделаем: я (Жуков), Штеменко и Мамсуров. А Мамсуров оказался не Жуковым и не Штеменко, а настоящим членом партии, он пришел в ЦК и сказал: не понимаю в чем дело, получаю такое важное назначение и без утверждения ЦК. Непонятно, говорит он, почему об этом назначении должен знать только министр обороны. Вы знаете что-нибудь об этой школе? Мы ему говорим: мы тоже первый раз от вас слышим. Можете себе представить, какое это впечатление производит на человека».

Пленум единогласно постановил освободить Жукова Г.К. от обязанностей Министра обороны СССР, вывести из состава членов Президиума ЦК и членов ЦК КПСС. Директива о создании 2-го воздушно-десантного училища в системе ГРУ ГШ (в г. Тамбове) была дезавуирована.

Хаджи-Умар Джиорович Мамсуров, будучи профессиональным диверсантом, прекрасно понимал, как тормозит это решение Пленума развитие спецназа, за создание которого он ратовал еще перед войной. Сильное моральное давление оказывал на него и факт того, что эти меры были приняты при его косвенном участии.
Генерал-полковник Х.Д. Мамсуров сохранил свою должность Заместителя Начальника Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба ВС СССР (он занимал ее до самой своей смерти в 1968 г.), хотя отношения с коллегами после этого случая стали весьма неоднозначными.
На должность Министра обороны СССР был назначен Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский. Он смог прикрыть от удара Штеменко.

С 1958 по 1962 гг. оперативно-диверсионное направление ГРУ ГШ возглавил Патрахальцев Николай Кириллович. В последующем это направление преобразовано в направление специальной разведки.

С. Калиниченко​
Батя. Легенда спецназа ГРУ​

На учениях отделений​

...Помнится, в феврале 1975 г. в Чимкентской области 15-я бригада проводила учения отделений спецназа. Я выполнял обязанности посредника в первом отделении моей группы, командиром которого был сержант Петров. Действуя ночью в районе разведки, отделению необходимо было скрытно пересечь довольно широкую асфальтированную дорогу, по которой часто проходили машины и автобусы. Конечно, в тех мирных условиях, в которых проходили учения, обычных автомашин и рейсовых автобусов нам опасаться было нечего. На учениях разведчикам, как известно, бояться надо в основном своих офицеров, выступающих за противника, а это, как правило, офицеры Штаба и командование бригады, которые курсируют в районах действий разведгрупп на легковых и грузовых машинах и, изображая силы контрразведывательных органов «противника», выявляют те группы спецназа, которые пренебрегают мерами конспирации. Однако ночью в свете фар, в основном с дальним светом, разведчикам было трудно определить, какие автомашины - «противника» или обычные гражданские - проходят мимо того места, где на обочине дороги залегло отделение Петрова, изготовившееся по его команде моментальным броском пересечь шоссе, когда на нем никого не будет.
Так мы пролежали на снегу очень долго и стали замерзать, но машины все шли и шли. Посоветовавшись с Петровым, мы пришли к выводу, что всех машин нам все равно не переждать. В этой связи, чтобы максимально снизить вероятность попадания в поле зрения «противника», решили пересечь дорогу после того, как по ней пройдет рейсовый автобус, который явно не может быть нашим. Когда мы увидели фары и очертания очередного рейсового автобуса, Петров подал команду приготовиться и по прохождении автобусом того места, где мы залегли, по сигналу перебежать через дорогу. Однако, как только разведчики привстали и изготовились к броску, мы заметили, что за автобусом идет военный «УАЗ-469», которого в свете фар автобуса было совершенно не видно. Петров, моментально оценив обстановку, дал команду группе на отход. За то время, пока «УАЗик» останавливался и из него выходили пассажиры, мы успели отбежать от дороги метров на тридцать и залечь.

В свете проходивших по дороге машин нам хорошо было видно, что из «УАЗа» вышли подполковник В.В. Колесник и начальник оперативно-разведывательного отделения (ОРО). До нас донеслись обрывки их разговора, из которого можно было понять, что Колесник заметил разведчиков у дороги и в связи с тем, что они, по его словам, не могли далеко уйти, предложил отловить кого-нибудь из них. Он говорил с таким жаром, что мы были уверены в необходимости срочно уносить ноги, чтобы, к своему стыду и презрению сослуживцев, не попасть в руки «противника», в качестве которого выступал сам начальник штаба бригады.

Из тона беседы можно было понять, что Колесник прямо сейчас ринется в темноту и обязательно кого-нибудь выловит. Мы-то знали, что сделать это будет нелегко, невзирая на то, что за плечами у разведчиков было не менее 30 килограммов различного снаряжения. Все были готовы по команде Петрова, сорвавшись со своих мест, не жалея сил, уходить из опасного района. Однако пока Колесник со своим собеседником решали, что им делать, мы замерли, никто не шевелился, и ждали лишь окончательного результата, будучи готовыми к любому развитию событий.

В конце концов, послышался звук заведенного мотора «УАЗика». При этом, несмотря на то что наш «противник» сел в машину и уехал, разведчики длительное время не шевелились. Когда группа собралась на пункте сбора, на месте не оказалось лишь сержанта Петрова. Нам пришлось долго искать его. Позже Петров рассказал, что отбежать подальше от дороги он не успел, так как изначально находился на ее обочине, а «УАЗ» «противника» остановился в пяти метрах от того места, где он затаился. Петров заявил, что он слышал все, что говорили офицеры, и даже ощущал запах дыма папирос «Беломорканал», которые курил Колесник. По его мнению, если бы начальник штаба был один, то он бы обязательно ринулся на наши поиски, и группе было бы несдобровать. Лишь начальник ОРО отговорил его от этого контрразведывательного мероприятия.

В 1975 г. вместо Р. П. Мосолова, ушедшего на повышение, на должность командира бригады был назначен подполковник Колесник В. В.

15-я бригада с новым комбригом​

Летний период обучения 1975 г. 15-й обрСпН проходил в напряженных занятиях, прыжках с парашютом и тренировках. Результатом работы всего личного состава бригады должна была стать сдача итоговой осенней проверки. Нам всем было понятно, что осенняя проверка - это экзамен не только для личного состава части, но и проверка профессиональной зрелости подполковника Колесника как командира бригады. Думаю, он также это прекрасно понимай и сделал все, чтобы доказать свою состоятельность в новом для себя качестве. Тем временем летний период обучения закончился, и итоговую осеннюю проверку бригада сдала на «отлично», в очередной раз подтвердив, что является лучшим соединением САВО. Значительный вклад в этот успех всего коллектива внес Василий Васильевич Колесник. Тем самым он с нашей помощью сдал экзамен на профессиональную зрелость как командир части. Конечно, это было далеко не первое серьезное испытание в его жизни, но в качестве командира бригады спецназа он выступал впервые. И этот очередной экзамен он с достоинством выдержал.

Сразу после окончания проверки у нас впервые начали курсировать слухи о том, что 15-ю обрСпН в скором времени разделят на две бригады, одна из которых останется в Чирчике и войдет в состав Туркестанского военного округа (ТуркВО), а другую передадут в подчинение Среднеазиатского военного округа. Конечно, разделение бригады спецназа на два самостоятельных соединения - непростое мероприятие, и ответственность за его проведение в полной мере ложилась на плечи ее командира. И с этой задачей Колесник также справился с честью.
Сейчас приятно вспоминать о том, какое удивление и восхищение у различного рода проверяющих из штаба Туркестанского военного округа, наехавших в 15-ю обрСпН после ее переподчинения ТуркВО, вызывал уровень ее боевой готовности, дисциплины и внутреннего порядка. Многие офицеры штаба округа откровенно говорили нам, что за всю долгую военную службу им еще не приходилось видеть такой высокой организации боевой и политической подготовки и такого порядка.

Эта же мысль прозвучала и в выступлении полковника Р.П.Мосолова, приехавшего в декабре 1975 г. из Алма-Аты в Чирчик, на торжественном собрании, посвященном очередной годовщине образования 15-й обрСпН. С трибуны собрания Роберт Павлович сказал, что, будучи начальником отдела службы войск штаба САВО, прекрасно знает, как порой отвратительно организована боевая подготовка и служба войск в других частях и соединениях округа, в которых ему часто приходится бывать. «Я считаю, что на контрасте с теми воинскими частями, в которых я бывал, нашу бригаду за тот высочайший уровень боевой готовности, порядок и дисциплину, которые в ней поддерживаются, надо покрыть толстым слоем золота» - сказал бывший комбриг под бурные и продолжительные аплодисменты всего личного состава части.
Перевод 15-й бригады спецназа в Туркестанский ВО ознаменовался тем, что ее стали чаще привлекать на окружные учения. За короткий период времени наши спецназовцы объездили многие районы Узбекистана и Туркмении, выполняя задачи по ведению разведки мест дислокации соединений и частей округа, а также и проведению спецмероприятий. Как правило, одновременно учения проводили территориальные органы КГБ и военная контрразведка, которые выполняли задачи по пресечению действий разведчиков специального назначения. Могу с гордостью отметить, что лишь изредка наши разведгруппы возвращались в часть, как говорится, «на щите», но в основном - «со щитом».

Целый автобус пленных​

[...] Всем в наших войсках известно имя Х.Т Холбаева. Он со своим «мусульманским» батальоном прославил советский спецназ. Но мало кому известно, что Хабиб Таджибаевич после окончания Ташкентского высшего общевойскового командного училища всю свою жизнь прослужил в 15-й обрСпН. Хабиб был добросовестным, исполнительным командиром группы, роты спецназа, замкомандира отряда. Невысокого роста, крепкий, черноволосый, немногословный, он не особенно выделялся на общем фоне. Но после событий 1975 г. за ним закрепилась репутация очень смелого и дерзкого офицера.

События, в ходе которых отличился старший лейтенант Холбаев, происходили на учениях войск ТуркВО. Выполняя задачу в тылу условного противника, он со своей группой захватил в качестве «языков» целый автобус с офицерами штаба воздушной армии. Был грандиозный скандал. Учения оказались на грани срыва. Дерзкому командиру группы обещали «кару небесную», объявили взыскание от руководства ТуркВО, а главный наш уважаемый судья - командир бригады - на служебном совещании офицеров поставил Холбаева всем в пример и приказал подготовить наградной материал для поощрения молодого офицера. И не так важно, что в тот раз награда обошла героя, а важно, что воспитывался смелый десантный характер. Все офицеры осо¬знали, что не надо бояться на учениях действовать как в бою.
Несмотря на то, что из состава 15-й бригады для формирования 22-й обрСпН был передан 1-й отряд и часть радистов батальона связи, интенсивность боевой подготовки не снизилась.

Прыжки на воду​

В конце июня 1977 г. 15-я обрСпН, в соответствии с указанием ГРУ ГШ, должна была совершить прыжок с парашютом на воду. Для одной из самых сухопутных бригад советского спецназа это оказалось непростым делом, поскольку, кроме заместителя командира бригады по воздушно-десантной подготовке полковника Ленского, ни у кого из офицеров, не говоря уже о солдатах, опыта парашютных прыжков на воду не было.

Меня назначили дежурным по площадке приводнения, поэтому хорошо помню, как Колесник проводил инструктаж всех должностных лиц, задействованных в обеспечении прыжков, и командиров подразделений. Как и положено, он сначала зачитал приказ на совершение прыжков на воду, затем довел порядок их проведения, обратил внимание на особенности действий должностных лиц при их организации и обеспечении, соблюдение мер безопасности, особенно до и после приводнения. С учетом необычности для всего личного состава бригады данного мероприятия на лицах собравшихся видна была определенная напряженность и сосредоточенность. Однако когда свою речь Василий Васильевич за¬кончил фразой: «Первым в бригаде прыжок на воду совершаю я», - все с искренним уважением посмотрели на командира, и напряженная атмосфера совещания сразу же разрядилась.

В день прыжков, находясь на берегу Ташкентского моря, я с интересом и волнением наблюдал в бинокль, как Колесник первым выпрыгнул из Ан-2, надул спасательный авиационный жилет, расстегнул грудную перемычку подвесной системы парашюта и ножные обхваты, чуть-чуть подрулил стропами, чтобы оказаться ближе к спасательной лодке, и, коснувшись ногами воды, освободился от парашюта. «Молодец, Колесник! — подумал я, наблюдая за ним в бинокль. — Как в учебном фильме». Вслед за командиром «посыпалась» на Ташморе вся бригада, только водные брызги летели из-под ног парашютистов. Приятно было смотреть на их четкие и слаженные действия, а также на действия дежурных сил и средств обеспечения на площадке приводнения. Создавалось впечатление, что 15-я отдельная бригада СпН только тем и занималась, что прыгала на воду.

Перед тем, как прыжки на воду должны были закончиться, задача тех, кто выполнял различные обязанности на площадке приводнения, заключалась в том, чтобы вовремя смениться с дежурства и успеть на аэродром, чтобы прыгнуть на воду из одного из последних кораблей. Так мы все, дежурившие на площадке, и сделали, получив определенную порцию удовольствия от прыжка на воду.

А. В. Буднев​
Люди-амфибии​

Тем, кто служил на Средиземноморской эскадре ВМФ, иногда доводилось видеть, как в районе стоянки кораблей, то скрываясь, то появляясь среди волн, легко скользили надувные лодки с камуфлированной раскраской. Это боевые пловцы ВМФ, несущие боевое дежурство, отрабатывали свои действия...

Морской спецназ​

Различные названия, которые скрывали их истинное назначение, до сих пор вносят путаницу на страницы газет и журналов. Их путают с морской пехотой, заносят в списки то «Вымпела», то «Альфы», называют на американский манер «морскими котиками», с уверенностью сообщают, что это ПДСС (противодиверсионные силы и средства, имеющие, кстати, задачу совершенно противоположную).

Немногим удавалось встретиться и разговаривать с теми, кто служил в этих действительно секретных частях. Мне посчастливилось шесть лет быть командиром группы морского спецназа, поэтому я надеюсь внести некоторую ясность в этот вопрос.
Закрытость этой темы, которая даже сейчас находится под грифом «сов. секретно», понятна из задач, которые стоят перед боевыми пловцами. Это ведение разведки на приморских направлениях в интересах флота, уничтожение мобильных пусковых установок, командных пунктов, средств ПВО, гидротехнических сооружений, кораблей, судов - и многое другое, где требуется точный расчет, отличная физическая и техническая подготовка, преданность своему делу и вера в тех, кто идет с тобой рядом.
Многие задачи, выполняемые спецназом ВМФ, часто кажутся невыполнимыми, но именно то, что противник исключает даже саму возможность их выполнения, позволяет боевым пловцам достигать успеха.

Купание в шторм​

9 июля 1986 года. Один из южных городов тогда еще СССР. Группе боевых пловцов в составе трех человек поставили задачи: между 15.00 и 16.00 осуществить условный прорыв морской границы СССР, выплыв на внешний рейд (расстояние 6 морских миль - примерно 11 км), где стояло «иностранное судно» (корабль посредника). Задачу нам ставило командование погранокруга с целью проверки боеготовности своих частей, чем и объясняется нелепое для таких операций время - среди бела дня. Иными словами, задача заранее подразумевала наш провал.
Но мы решили не допустить провала. Произвели доразведку, а поскольку район прорыва был определен в городе, группа, переодевшись в гражданскую одежду, под видом отдыхающих выявила маршруты патрулей и режим патрулирования. Самой большой сложностью было переодеться в водолазное снаряжение и очутиться в воде. Предварительный расчет был на то, что на берегу будет масса купающихся, но в этот день, как назло, накрапывал мелкий дождик, с моря дул сильный ветер. Поэтому пришлось водолазное снаряжение (мокрого типа!) надеть под одежду, затем по одному просачиваться в район сосредоточения у берега моря, используя «дыры» в прохождении патрулей и обходя «секреты». Сняв одежду, замаскировав ее и захватив остальное снаряжение, группа незаметно соскользнула в воду. Первые метров 70 группа проплыла под водой, а затем минут 20 боевые пловцы плыли, используя специальную технику, появляясь над поверхностью воды только для вдоха. Сильный ветер поднимал высокие волны, которые мы использовали как прикрытие.
Патрульные катера проходили так близко, что были видны лица людей на палубе, но группа осталась незамеченной. Пловцы плыли, ориентируясь по компасу, они находились в воде около пяти часов, проплыв более 10 км в штормовом море, но задачу успешно (не для пограничников) выполнили...

Свирепый отбор​

Спецназ ВМФ имел в своем составе всего лишь несколько частей (кстати, после раздела СССР наиболее боеготовая часть морского спецназа отошла к Украине). Отбор в эти части был очень строгий. Многие призывники до прибытия в часть даже не знали точно, куда они прошли отбор. До призыва в армию юноши, имеющие спортивные разряды, проходили легководолазную и парашютную подготовку в ДОСААФ, из них на призывных пунктах специальными офицерами отбирались кандидаты, из которых формировался учебный отряд для доподготовки.

В течение полугода их обучали по специальной программе, где физическая и психологическая нагрузка были близки к предельным. За кандидатами постоянно наблюдали старшины из боевых подразделений, заранее подбирающие людей в группы. Физическая и профессиональная подготовка оценивались по нормативам, а психологическая устойчивость проверялась по результатам различных испытаний. К примеру, таким испытанием мог быть марш-бросок ночью без указания дистанции и времени бега. Под утро, когда наступает полное физическое истощение, начинает проявляться именно психологическая устойчивость. Лишь немногие способны бежать, не обращая внимания на сбитые в кровь ноги, на навалившуюся усталость. Тех, кто проходил это и другие многочисленные испытания, зачисляли в боевые подразделения.
Срок службы был три года. Программа боевой подготовки была очень разнообразной и включала в себя водолазную, воздушно-десантную, навигационно-топографическую, горную специальную, морскую, физическую подготовку, минно-подрывное дело, рукопашный бой, выживание в различных условиях, иностранные армии и театр военных действий, радиодело и многое другое, без чего не обойтись в современной войне.

Оснащение подстать задачам​

Для выполнения широкого спектра задач боевым пловцам приходилось иметь на вооружении не менее широкий арсенал вооружения и технических средств.
Поскольку боевые действия должны были происходить не только на суше, то помимо всех видов обычного стрелкового вооружения пловцы имели подводный пистолет СПП и подводный автомат АПС, которые позволяли поражать цели как под водой, так и на суше. Специальное оружие использовалось для бесшумной и беспламенной стрельбы и включало различные пистолеты и автоматы и стреляющий нож разведчика (НРС). Для усиления огневой мощи группа могла вооружаться гранатометами, огнеметами, ПЗРК, ПТУРСами.
Стрелковой подготовке в частях уделялось огромное внимание. Благодаря заботе командования флота, на нас не распространялись ограничения по выдаче боеприпасов. К примеру, за одни стрельбы группа из десяти человек отстреливала из разных видов оружия в упражнениях 1,5-2 тысячи патронов и 8-16 гранат из гранатомета, а часть в целом за год расходовала патронов в 5-7 раз больше нормы.
Основной упор в подготовке делался на быстрое поражение цели в различных ситуациях с первого выстрела. Режим огня при выполнении упражнений устанавливался одиночный, с высоким темном стрельбы, с постоянной сменой позиций, хотя стрелковые наставления тех лет требовали вести только автоматический огонь. Эффективность нашего варианта стрельбы была подтверждена временем.
Инженерное вооружение также было достаточно разнообразным и включало обычные ВВ, стандартные армейские заряды, как фугасные, так и кумулятивные, противопехотные и противотанковые мины, а также специальные противокорабельные морские мины.

Мы умели все​

Боевые пловцы обучались минированию объектов на суше и в воде, обезвреживанию минных полей, изготовлению мин-ловушек из подручных средств, расчету зарядов и многому другому. Отличное владение инженерными средствами достигалось постоянными практическими тренировками. ВВ отпускались для занятий также без задержек и ограничений.
Для уверенной работы с боевыми зарядами и минами необходимо уважительное отношение к ВВ и твердые теоретические знания. Уважение отрабатывалось на конкретных примерах, которые, может быть, не всегда были в духе «руководящих документов», но очень эффективно достигали цели. Вы можете сто раз сказать о мерах безопасности при обращении со средствами взрывания, но куда убедительнее, когда «Ка-Дешка» (капсуль-детонатор весом меньше 3 г) разносит ящик от патронов на щепки - и не найдется больше желающих сунуть его себе в карман или поковырять палочкой.

Основная задача групп - это действия в тылу противника. Доставка боевых пловцов к объектам могла происходить несколькими способами: наземным, воздушным, морским. Для десантирования из самолетов и вертолетов применялись десантные парашюты Д5, Д6, ПВ-3. Последний позволял десантировать пловца в водолазном снаряжении на воду. О надежности ПВ-3 говорит то, что именно его использовали при эксперименте по десантированию со сверхмалых высот, который проводился в части на Черноморском флоте в июне 1986 года. Тогда мы отрабатывали прыжки со 120, 100, 80 и 60 метров. А полковник В. Поздняков совершил рекордный прыжок с 50 м.
Прыжки со сверхмалых высот совершались без запасного парашюта, так как время под куполом все равно исчислялось секундами. Высокая подготовленность позволяла нам совершать без травм прыжки при скорости ветра 10 м/с, а на одних учениях мне довелось десантироваться при ветре 12 м/с. Кроме людских парашютов использовались различные грузовые парашютные системы.

Под воду​

Водолазная подготовка - это то, что определяло наше название. Основным нашим снаряжением были аппарат ИДА-71 и используемый для обеспечения водолазных спусков акваланг АВМ-5. Аппараты ИДА-71 надежны, но требуют высокого уровня подготовки от водолаза. Уверенное владение им достигалось лишь путем длительных тренировок.
Даже после непродолжительного нахождения под водой у всех искателей романтики исчезали иллюзии, а при хождении в аппарате на полную автономность после выхода из воды пловцов не всегда узнавали даже близкие друзья. Что поделать: наши комбинезоны УГК-3 по комфортности были далеки от идеала. Зато аппарат ИДА-71 позволял при грамотном его использовании выжать в 1,5 раза больше нормативного времени под водой.
Водолазное снаряжение дополнялось гидроакустическими станциями, навигационными приборами и многим другим. Для движения под водой использовались индивидуальные буксировщики, групповые носители и сверхмалые подводные лодки. Эти сложные в техническом плане устройства очень облегчали выполнение задач, но главным действующим лицом все равно оставался боевой пловец, его подготовленность и физическая выносливость. Люди в резиновых комбинезонах противопоставляли себя металлу кораблей.

Мастера на все руки​

На одной из отработок учебно-боевых задач неожиданно затонул групповой носитель. Поскольку глубина позволяла, экипаж не покинул его и продолжал бороться за спасение изделия. Система аварийного продувания не работала (готовивший изделие инженер забыл открыть кран на баллоне аварийного продувания). Через некоторое время у старшины, сидевшего во второй кабине, кончился кислород, и ему пришлось по приказанию командира всплыть. Офицер оставался под водой и продолжал попытки оживить технику. Кислород стал кончаться и у него - и в этот момент удалось включить насос уравнительной цистерны и всплыть на поверхность. В надводном положении экипаж вернулся на базу.
Многосторонняя подготовленность боевых пловцов потребовалась при охране наших судов во время молодежного фестиваля на Кубе, во время встреч М.С.Горбачева в Рейкьявике и на Мальте, где охрану под водой осуществляли именно боевые пловцы ВМФ, а не КГБ, который вообще в ту пору не имел боевых пловцов достаточной подготовленности - не говоря уже о подводных средствах движения. В начальный период раздела Черноморского Флота пловцы были охраной командующего флотом Касатонова при его поездках в Грузию. Боевым пловцам приходилось решать и многие другие задачи: это и поиск упавших в море и лежащих на небольших глубинах летательных аппаратов, и обезвреживание неразорвавшихся боеприпасов, поиск во взаимодействии с МВД опасных преступников в горно-лесистой местности, ликвидация последствий технических катастроф (летом 1995 г. в Харькове).
Довелось им принимать участие и в трагической истории пассажирского флота - поднимать тела погибших с затонув¬шего теплохода «Нахимов» в августе-сентябре 1986 г. Боевые пловцы обследовали корпус судна, отыскивая через иллюминатор скопления погибших, при помощи морских мин пробивали отверстия в борту, через которые тела извлекали тяжелые водолазы - «трехболтовщики». Так как судно лежало на предельной глубине для данного типа снаряжения, в результате трагической случайности там погиб наш мичман Ю. Полищук.

Проверки «на вшивость»​
В процессе отработки учебно-боевых задач боевых пловцов несколько раз в год привлекали для проверки боеготовности частей и подразделений военно-морских баз и их способности отразить нападение диверсантов противника. Мы на этих учениях, в свою очередь, отрабатывали способы высадки, тактику скрытного проникновения, захват пленных, документов и другое.
Опыт учений этих лет показывает высокую эффективность действий групп боевых пловцов, которые, несмотря на численность всего в 6-10 человек, достигали очень высоких результатов. Мы блокировали минными постановками ВМБ, минировали корабли, объекты ПВО. Почти всегда пловцы выходили победителями из неравного поединка: какой-то десяток людей, с одной стороны, и ВМБ (десятки кораблей и тысячи людей), с другой. Уже тогда командиры наших групп в отчетах по результатам учений указывали на слабую противодиверсионную защищенность многих объектов, что и подтверждается сейчас.


Штурм «Кометы» за семь секунд ​

Другой задачей, отрабатывавшейся боевыми пловцами, была борьба с захватом морских судов. В то время это был чисто теоретический вопрос, но захваты самолетов уже происходили достаточно часто. Поэтому в октябре 1988 г. совместно с КГБ и МВД мы проводили учение по освобождению захваченного судна на подводных крыльях «Комета». По сценарию, «Комета» была остановлена пограничными катерами, с террористами велись переговоры. Отрабатывались два варианта: подводный и надводный. Четыре подгруппы имели каждая свою задачу. Используя мертвые зоны крыльев «Кометы», сосредоточились для одновременного штурма судна. Оружие - специальное, бесшумное, которое при штурме было закреплено для страховки на теле каждого пловца. Для быстрого подъема на крылья «Кометы» использовались легкие трапы (лестницы) с нулевой плавучестью.
После подачи сигнала первые две подгруппы захватили первый носовой салон и капитанскую рубку. Вторые две - центральный и кормовой салоны. Основными объектами подавления были люди с оружием или оказывавшие сопротивление. Вся операция по захвату и уничтожению трех «террористов» заняла семь секунд.
 
Прочитал книгу Варлама Шаламова - Колымские рассказы. Книга серьезная, для прочтения тяжелая, но интересная.
img010.jpg

Для того, чтобы понять о чем речь, приведу информацию об авторе и несколько рассказов из книги.

ШАЛАМОВ ВАРЛАМ ТИХОНОВИЧ (1907–1982), русский писатель. Родился 18 июня (1 июля) 1907 в Вологде в семье священника. Воспоминания о родителях, впечатления детства и юности воплотились впоследствии в автобиографической прозе "Четвертая Вологда" (1971). Шаламов писал, что прозаиком себя считает с десяти лет.

В 1914 поступил в гимназию Александра Благословенного. В 1923 окончил Вологодскую школу 2–й ступени, которая, как он писал, «не привила мне любовь ни к стихам, ни к художественной литературе, не воспитала вкуса, и я делал открытия сам, продвигаясь зигзагами – от Хлебникова к Лермонтову, от Баратынского к Пушкину, от Игоря Северянина к Пастернаку и Блоку». В 1924 Шаламов уехал из Вологды и устроился работать дубильщиком на кожевенном заводе в г. Кунцево Московской обл. В 1926 поступил в МГУ на факультет советского права.

В это время Шаламов писал стихи, которые были положительно оценены Н. Асеевым, участвовал в работе литературных кружков, посещал литературный семинар О. Брика, различные поэтические вечера и диспуты. Был начитан, обладал незаурядным литературным дарованием. Стремился активно участвовать в общественной жизни страны. Установил связь с троцкистской организацией МГУ, участвовал в демонстрации оппозиции к 10–летию Октября под лозунгами «Долой Сталина!», «Выполним завещание Ленина!» 19 февраля 1929 был арестован за распространение «Завещания Ленина». В автобиографической прозе "Вишерский антироман" (1970–1971, не завершена) написал: «Этот день и час я считаю началом своей общественной жизни – первым истинным испытанием в жестких условиях».

Шаламов был осужден на три года, которые провел на Северном Урале в Вишерском лагере. В 1931 был освобожден и восстановлен в правах. До 1932 работал на строительстве химкомбината в г. Березники, затем возвратился в Москву. До 1937 работал журналистом в журналах «За ударничество», «За овладение техникой», «За промышленные кадры». В 1936 состоялась его первая публикация – рассказ "Три смерти доктора Аустино" был напечатан в журнале «Октябрь».

12 января 1937 Шаламов был арестован «за контрреволюционную троцкистскую деятельность» и осужден на 5 лет заключения в лагерях с использованием на тяжелых физических работах. Автор уже находился в следственном изоляторе, когда в журнале «Литературный современник» вышел его рассказ "Пава и дерево". Следующая публикация Шаламова (стихи в журнале «Знамя») состоялась только в 1957.

Условия, в которых находились на Колыме заключенные, были рассчитаны на скорое физическое уничтожение. Шаламов работал в забоях золотого прииска в Магадане, затем, будучи осужден на новый срок по вымышленному обвинению, переболел тифом, попал на земляные работы, в 1940–1942 работал в угольном забое, в 1942–1943 на штрафном прииске в Джелгале. В 1943 получил новый 10–летний срок «за антисоветскую агитацию» – назвал И. Бунина русским классиком. Попал в карцер, после которого чудом выжил, работал в шахте и лесорубом, пытался бежать, после чего оказался на штрафной зоне.

Жизнь Шаламову спас врач А. М. Пантюхов, которому удалось направить его на фельдшерские курсы при Центральной больнице для заключенных. По окончании курсов Шаламов работал в хирургическом отделении этой больницы и фельдшером в поселке лесорубов. В 1949 Шаламов начал записывать стихи, составившие сборник "Колымские тетради" (1937–1956). Сборник состоит из 6 разделов, озаглавленных Шаламовым "Синяя тетрадь", "Сумка почтальона", "Лично и доверительно", "Златые горы", "Кипрей", "Высокие широты". В 1952 Шаламов послал свои стихи Б. Л. Пастернаку, который дал им высокую оценку.

В стихах Шаламов считал себя «полпредом» заключенных, гимном которых стало стихотворение "Тост за речку Аян–урях". Впоследствии исследователи творчества Шаламова отмечали его стремление показать в стихах духовную силу человека, способного даже в страшных условиях лагеря думать о любви и верности, о добре и зле, об истории и искусстве. Важным поэтическим образом Шаламова является стланник – колымское растение, выживающее в суровых условиях. Сквозная тема его стихов – отношения человека и природы ("Славословие собакам", "Баллада о лосенке" и др.). Поэзия Шаламова пронизана библейскими мотивами. Одним из главных произведений Шаламов считал поэму "Аввакум в Пустозерске", в которой, согласно авторскому комментарию, «исторический образ соединен и с пейзажем, и с особенностями авторской биографии».

В 1951 Шаламов был освобожден из лагеря как отбывший срок, но еще в течение двух лет ему было запрещено покидать Колыму, он работал фельдшером лагпункта и уехал только в 1953. Его семья распалась, взрослая дочь не знала отца. Здоровье было подорвано лагерями, он был лишен права жить в Москве. Шаламову удалось устроиться на работу агентом по снабжению на торфоразработках в пос. Туркмен Калининской обл. В 1954 начал работу над рассказами, составившими сборник "Колымские рассказы" (1954–1973). Этот главный труд жизни Шаламова включает в себя шесть сборников рассказов и очерков – "Колымские рассказы", "Левый берег", "Артист лопаты", "Очерки преступного мира", "Воскрешение лиственницы", "Перчатка, или КР–2". Все рассказы имеют документальную основу, в них присутствует автор – либо под собственной фамилией, либо называемый Андреевым, Голубевым, Кристом. Однако эти произведения не сводятся к лагерным мемуарам. Шаламов считал недопустимым отступать от фактов в описании жизненной среды, в которой происходит действие, но внутренний мир героев создавался им не документальными, а художественными средствами. Стиль писателя подчеркнуто антипатетичен: страшный жизненный материал требовал, чтобы прозаик воплощал его ровно, без декламации. Проза Шаламова трагедийна по своей природе, несмотря на наличие в ней немногочисленных сатирических образов. Автор не раз говорил и об исповедальном характере "Колымских рассказов". Свою повествовательную манеру он называл «новой прозой», подчеркивая, что ему «важно воскресить чувство, необходимы необычайные новые подробности, описания по–новому, чтобы заставить поверить в рассказ, во все остальное не как в информацию, а как в открытую сердечную рану». Лагерный мир предстает в "Колымских рассказах" как мир иррациональный.

Шаламов отрицал необходимость страдания. Он убедился в том, что в пучине страдания – в колымских лагерях – происходит не очищение, а растление человеческих душ. В письме к А.И.Солженицыну он писал: «Лагерь – отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно».

В 1956 Шаламов был реабилитирован за отсутствием состава преступления и переехал в Москву. В 1957 стал внештатным корреспондентом журнала «Москва», тогда же были опубликованы его стихи. Тяжело заболел, получил инвалидность. В 1961 вышла книга его стихов "Огниво". В 1979 в тяжелом состоянии был помещен в пансионат для инвалидов и престарелых. Потерял зрение и слух, с трудом двигался.

Книги стихов Шаламова выходили в СССР в 1972 и 1977. "Колымские рассказы" изданы в Лондоне (1978, на русском языке), в Париже (1980–1982, на французском языке с предисл. А. Д. Синявского), в Нью-Йорке (1981–1982, на английском языке). После их публикации к Шаламову пришла мировая известность. В 1980 французское отделение Пен–клуба наградило его Премией свободы.
Умер Шаламов в Москве 17 января 1982.
Источник: http://www.belousenko.com/wr_Shalamov.htm

ТАТАРСКИЙ МУЛЛА И ЧИСТЫЙ ВОЗДУХ ​

Жара в тюремной камере была такая, что не было видно ни одной мухи. Огромные окна с железными решетками были распахнуты настежь, но это не давало облегчения - раскаленный асфальт двора посылал вверх горячие воздушные волны, и в камере было даже прохладней, чем на улице. Вся одежда была сброшена, и сотня голых тел, пышущих тяжелым влажным жаром, ворочалась, истекая потом, на полу - на нарах было слишком жарко. На комендатские поверки арестанты выстраивались в одних кальсонах, по часу торчали в уборных на оправке, бесконечно обливаясь холодной водой из умывальника. Но это помогало ненадолго. Поднарники сделались вдруг обладателями лучших мест. Надо было готовиться в места "далеких таборив", и острили, по-тюремному, мрачно, что после пытки выпариванием их ждет пытка вымораживанием.

Татарский мулла, следственный арестант по знаменитому делу "Большой Татарии", о котором мы знали гораздо раньше того дня, когда об этом намекнули газеты, крепкий шестидесятилетний сангвиник, с мощной грудью, поросшей седыми волосами, с живым взглядом темных круглых глаз, говорил, беспрерывно вытирая мокрой тряпочкой лысый лоснящийся череп:

- Только бы не расстреляли. А дадут десять лет - чепуха. Тому этот срок страшен, кто собирается жить до сорока лет. А я собираюсь жить до восьмидесяти.

Мулла взбегал на пятый этаж без одышки, возвращаясь с прогулки.

- Если дадут больше десяти, - продолжал он раздумывать, - то в тюрьме я проживу еще лет двадцать. А если в лагере, - мулла помолчал, - на чистом воздухе, то - десять.

Я вспомнил этого бодрого и умного муллу сегодня, когда перечитывал "Записки из Мертвого дома". Мулла знал, что такое "чистый воздух".

Морозов и Фигнер пробыли в Шлиссельбургской крепости при строжайшем тюремном режиме по двадцать лет и вышли вполне трудоспособными людьми. Фигнер нашла силы для дальнейшей активной работы в революции, затем написала десятитомные воспоминания о перенесенных ужасах, а Морозов написал ряд известных научных работ и женился по любви на какой-то гимназистке.

В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек. начав свою карьеру в золотом забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночевке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, побоях десятников, старост из блатарей, конвоя. Эти сроки многократно проверены. Бригады, начинающие золотой сезон и носящие имена своих бригадиров, не сохраняют к концу сезона ни одного человека из тех, кто этот сезон начал, кроме самого бригадира, дневального бригады и кого-либо еще из личных друзей бригадира. Остальной состав бригады меняется за лето несколько раз. Золотой забой беспрерывно выбрасывает отходы производства в больницы, в так называемые оздоровительные команды, в инвалидные городки и на братские кладбища.

Золотой сезон начинается пятнадцатого мая и кончается пятнадцатого сентября - четыре месяца. О зимней же работе и говорить не приходится. К лету основные забойные бригады формируются из новых людей, еще здесь не зимовавших.

Арестанты, получившие срок, рвались из тюрьмы в лагерь. Там - работа, здоровый деревенский воздух, досрочные освобождения, переписка, посылки от родных, денежные заработки. Человек всегда верит в лучшее. У щели дверей теплушки, в которой нас везли на Дальний Восток, день и ночь толкались пассажиры-этапники, упоенно вдыхая прохладный, пропитанный запахом полевых цветов тихий вечерний воздух, приведенный в движение ходом поезда. Этот воздух был не похож на спертый, пахнущий карболкой и человеческим потом воздух тюремной камеры, ставшей ненавистной за много месяцев следствия. В этих камерах оставляли воспоминания о поруганной и растоптанной чести, воспоминания, которые хотелось забыть.

По простоте душевной люди представляли следственную тюрьму самым жестоким переживанием, так круто перевернувшим их жизнь. Именно арест был для них самым сильным нравственным потрясением. Теперь, вырвавшись из тюрьмы, они подсознательно хотели верить в свободу, пусть относительную, но все же свободу, жизнь без проклятых решеток, без унизительных и оскорбительных допросов. Начиналась новая жизнь без того напряжения воли, которое требовалось всегда для допроса во время следствия. Они чувствовали глубокое облегчение от сознания того, что все уже решено бесповоротно, приговор получен, не нужно думать, что именно отвечать следователю, не нужно волноваться за родных, не нужно строить планов жизни, не нужно бороться за кусок хлеба - они уже в чужой воле, уже ничего нельзя изменить, никуда нельзя повернуть с этого блестящего железнодорожного пути, медленно, но неуклонно ведущего их на Север.

Поезд шел навстречу зиме. Каждая ночь была холоднее прежней, жирные зеленые листья тополей здесь были уже тронуты светлой желтизной. Солнце уже не было таким жарким и ярким, как будто его золотую силу впитали, всосали в себя листья кленов, тополей, берез, осин. Листья сами сверкали теперь солнечным светом. А бледное, малокровное солнце не нагревало даже вагона, большую часть дня прячась за теплые сизые тучки, еще не пахнущие снегом. Но и до снега было недалеко.

Пересылка - еще один маршрут к Северу. Приморская бухта их встретила небольшой метелью. Снег еще не ложился - ветер сметал его с промороженных желтых обрывов в ямы с мутной, грязной водой. Сетка метели была прозрачна. Снегопад был редок и похож на рыболовную сеть из белых ниток, накинутую на город. Над морем снег вовсе не был виден - темно-зеленые гривастые волны медленно набегали на позеленелый скользкий камень. Пароход стал на рейде и сверху казался игрушечным, и, даже когда на катере их подвезли к самому борту и они один за другим взбирались на палубу, чтобы сразу разойтись и исчезнуть в горловинах трюмов, пароход был неожиданно маленьким, слишком много воды окружало его.

Через пять суток их выгрузили на суровом и мрачном таежном берегу, и автомашины развезли их по тем местам, где им предстояло жить - и выжить.

Здоровый деревенский воздух они оставили за морем. Здесь их окружал напитанный испарениями болот разреженный воздух тайги. Сопки были покрыты болотным покровом, и только лысины безлесных сопок сверкали голым известняком, отполированным бурями и ветрами. Нога тонула в топком мхе, и редко за летний день ноги были сухими. Зимой все леденело. И горы, и реки, и болота зимой казались каким-то одним существом, зловещим и недружелюбным.

Летом воздух был слишком тяжел для сердечников, зимой невыносим. В большие морозы люди прерывисто дышали. Никто здесь не бегал бегом, разве только самые молодые, и то не бегом, а как-то вприпрыжку.

Тучи комаров облепляли лицо - без сетки было нельзя сделать шага. А на работе сетка душила, мешала дышать. Поднять же ее было нельзя из-за комаров.

Работали тогда по шестнадцать часов, и нормы были рассчитаны на шестнадцать часов. Если считать, что подъем, завтрак, и развод на работу, и ходьба на место ее занимают полтора часа минимум, обед - час и ужин вместе со сбором ко сну полтора часа, то на сон после тяжелой физической работы на воздухе оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу или стоя. Недостаток сна отнимал больше силы, чем голод. Невыполнение нормы грозило штрафным пайком - триста граммов хлеба в день и без баланды.

С первой иллюзией было покончено быстро. Это - иллюзия работы, того самого труда, о котором на воротах всех лагерных отделений находится предписанная лагерным уставом надпись: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". Лагерь же мог прививать и прививал только ненависть и отвращение к труду.

Раз в месяц лагерный почтальон увозил накопившуюся почту в цензуру. Письма с материка и на материк шли по полгода, если вообще шли. Посылки выдавались только тем, кто выполняет норму, остальные подвергались конфискации. Все это не носило характера произвола, отнюдь. Об этом читались приказы, в особо важных случаях заставляли всех поголовно расписываться. Это не было дикой фантазией какого-то дегенерата начальника, это был приказ высшего начальства.

Но даже если кем-либо посылки и получались, - можно было пообещать какому-нибудь воспитателю половину, а половину все же получить, - то нести такую посылку было некуда. В бараке давно ждали блатные, чтобы отнять на глазах у всех и поделиться со своими Ванечками и Сенечками. Посылку надо было или сразу съесть, или продать. Покупателей было сколько угодно - десятники, начальники, врачи.

Был и третий, самый распространенный выход. Многие отдавали хранить посылки своим знакомым по лагерю или тюрьме, работавшим на каких-либо должностях и работах, где можно было запереть и спрятать. Или давали кому-либо из вольнонаемных. И в том и в другом случае всегда был риск - никто не верил в добросовестность хозяев, - но это была единственная возможность спасти полученное.

Денег не платили вовсе. Ни копейки. Платили только лучшим бригадам, и то пустяки, которые не могли дать им серьезной помощи. Во многих бригадах бригадиры делали так: выработку бригады записывали на два-три человека, давая им перевыполненный процент, за что полагалась денежная премия. На остальные двадцать - тридцать человек в бригаде полагался штрафной паек. Это было остроумным решением. Если бы на всех заработок был поделен поровну, никто не получил бы ни копейки. А тут получали два-три человека, выбираемые совсем случайно, часто даже без участия бригадира в составлении ведомости.

Все знали, что нормы невыполнимы, что заработка нет и не будет, и все же за десятником ходили, интересовались выработкой, бежали встречать кассира, ходили в контору за справками.

Что это такое? Есть ли это желание обязательно выдать себя за работягу, поднять свою репутацию в глазах начальства, или это просто какое-то психическое расстройство на фоне упадка питания? Последнее более верно.

Светлая, чистая, теплая следственная тюрьма, которую так недавно и так бесконечно давно они покинули, всем, неукоснительно всем казалась отсюда лучшим местом на земле. Все тюремные обиды были забыты, и все с увлечением вспоминали, как они слушали лекции настоящих ученых и рассказы бывалых людей, как они читали книги, как они спали и ели досыта, ходили в чудесную баню, как получали они передачи от родственников, как они чувствовали, что семья вот здесь, рядом, за двойными железными воротами, как они говорили свободно, о чем хотели (в лагере за это полагался дополнительный срок заключения), не боясь ни шпионов, ни надзирателей. Следственная тюрьма казалась им свободнее и родней родного дома, и не один говорил, размечтавшись на больничной койке, хотя оставалось жить немного: "Я бы хотел, конечно, повидать семью, уехать отсюда. Но еще больше мне хотелось бы попасть в камеру следственной тюрьмы - там было еще лучше и интересней, чем дома. И я рассказал бы теперь всем новичкам, что такое "чистый воздух".

Если ко всему этому прибавить чуть не поголовную цингу, выраставшую, как во времена Беринга, в грозную и опасную эпидемию, уносившую тысячи жизней; дизентерию, ибо ели что попало, стремясь только наполнить ноющий желудок, собирая кухонные остатки с мусорных куч, густо покрытых мухами; пеллагру - эту болезнь бедняков, истощение, после которого кожа на ладонях и стопах слезала с человека, как перчатка, а по всему телу шелушилась крупным круглым лепестком, похожим на дактилоскопические оттиски, и, наконец, знаменитую алиментарную дистрофию - болезнь голодных, которую только после ленинградской блокады стали называть своим настоящим именем. До того времени она носила разные названия: РФИ - таинственные буквы в диагнозах историй болезни, переводимые как резкое физическое истощение, или, чаще, полиавитаминоз, чудное латинское название, говорящее о недостатке нескольких витаминов в организме человека и успокаивающее врачей, нашедших удобную и законную латинскую формулу для обозначения одного и того же - голода.

Если вспомнить неотапливаемые, сырые бараки, где во всех щелях изнутри намерзал толстый лед, будто какая-то огромная стеариновая свеча оплыла в углу барака... Плохая одежда и голодный паек, отморожения, а отморожение - это ведь мученье навек, если даже не прибегать к ампутациям. Если представить, сколько при этом должно было появиться и появлялось гриппа, воспаления легких, всяческих простуд и туберкулеза в болотистых этих горах, губительных для сердечника. Если вспомнить эпидемии саморубов-членовредителей. Если принять во внимание и огромную моральную подавленность, и безнадежность, то легко увидеть, насколько чистый воздух был опаснее для здоровья человека, чем тюрьма.

Поэтому нет нужды полемизировать с Достоевским насчет преимущества "работы" на каторге по сравнению с тюремным бездельем и достоинствами "чистого воздуха". Время Достоевского было другим временем, и каторга тогдашняя еще не дошла до тех высот, о которых здесь рассказано. Об этом заранее трудно составить верное представление, ибо все тамошнее слишком необычайно, невероятно, и бедный человеческий мозг просто не в силах представить в конкретных образах тамошнюю жизнь, о которой смутное, неуверенное понятие имел наш тюремный знакомый - татарский мулла.

1955


МОЙ ПРОЦЕСС
​

Нашу бригаду посетил сам ФЕДОРОВ. Как всегда при подходе начальства, колеса тачек закрутились быстрее, удары кайл стали чаще, громче. Впрочем, немного быстрее, немного громче – тут работали старые лагерные волки, им было плевать на всякое начальство, да и сил не было. Убыстрение темпа работы было лишь трусливой данью традиции, а возможно, и уважением к своему бригадиру – того обвинили бы в заговоре, сняли бы с работы, судили, если бы бригада остановила работу. Бессильное желание найти повод для отдыха было бы понято как демонстрация, как протест. Колеса тачек вертелись быстрее, но больше из вежливости, чем из страха.

ФЕДОРОВ, чье имя повторялось десятками опаленных, потрескавшихся от ветра и голода губ, – был уполномоченным райотдела на прииске. Он приближался к забою, где работала наша бригада.

Мало есть зрелищ, столь же выразительных, как поставленные рядом краснорожие от спирта, раскормленные, грузные, отяжелевшие от жира фигуры лагерного начальства в блестящих, как солнце, новеньких, вонючих овчинных полушубках, в меховых расписных якутских малахаях и рукавицах-крагах с ярким узором – и фигуры доходяг, оборванных «фитилей» с «дымящимися» клочками ваты изношенных телогреек, доходяг с одинаковыми грязными костистыми лицами и голодным блеском ввалившихся глаз. Композиции такого именно рода были ежедневны, ежечасны – и в этапных вагонах «Москва – Владивосток», и в рваных лагерных палатках из простого брезента, где зимовали на полюсе холода заключенные, не раздеваясь, не моясь, где волосы примерзали к стенам палатки и где согреться было нельзя. Крыши палаток были прорваны – камни во время близких взрывов в забоях попадали в палатку, а один большой камень так и остался в палатке навсегда – на нем сидели, ели, делили хлеб...

ФЕДОРОВ двигался не спеша по забою. С ним шли и еще люди в полушубках – кем они были, мне не было дано знать.

Время было весеннее, неприятное время, когда ледяная вода выступала везде, а летних резиновых чуней еще не выдавали. На ногах у всех была зимняя обувь – матерчатые бурки из старых стеганых ватных брюк с подошвой из того же материала – промокавшие в первые десять минут работы. Пальцы ног, отмороженные, кровоточащие, стыли нестерпимо. В чунях первые недели было не лучше – резина легко передавала холод вечной мерзлоты, и от ноющей боли некуда было деться.

ФЕДОРОВ прошелся по забою, что-то спросил, и наш бригадир, почтительно изогнувшись, доложил что-то. ФЕДОРОВ зевнул, и его золотые, хорошо починенные зубы отразили солнечные лучи. Солнце было уже высоко – надо думать, что ФЕДОРОВ предпринял прогулку после ночной работы. Он снова спросил что-то.

Бригадир кликнул меня – я только что прикатил пустую тачку с полным фасоном бывалого тачечника – ручки тачки поставлены вверх, чтоб отдыхали руки, перевернутая тачка колесом вперед – и подошел к начальству.

– Ты и есть Шаламов? – спросил ФЕДОРОВ.

Вечером меня арестовали.

Выдавали летнее обмундирование – гимнастерку, бумажные брюки, портянки, чуни – был один из важных дней года в жизни заключенного. В другой, еще более важный осенний день выдавали зимнюю одежду. Выдавали какую придется – подгонка по номерам и ростам шла уже в бараке, позже.

Подошла моя очередь, и завхоз сказал:

– Тебя Федоров вызывает. Придешь от него – получишь...

Тогда я не понял настоящего смысла завхозовых слов.

Какой-то неведомый штатский отвел меня на окраину поселка, где стоял крошечный домик уполномоченного райотдела.

Я сидел в сумерках перед темными окнами избы Федорова, жевал прошлогоднюю соломинку и ни о чем не думал. У завалинки избы была добротная скамейка, но заключенным не полагалось садиться на скамейки начальства. Я поглаживал и почесывал под телогрейкой свою сухую, как пергамент, потрескавшуюся, грязную кожу и улыбался. Что-то обязательно хорошее ждало меня впереди. Удивительное чувство облегчения, почти счастья, охватило меня. Не надо было завтра и послезавтра идти на работу, не надо было махать кайлом, бить этот проклятый камень, когда от каждого удара вздрагивают тонкие, как бечева, мускулы.

Я знал, что всегда рискую получить новый срок. Лагерные традиции на сей счет мне были хорошо известны. В 1938 году, в грозном колымском году, «пришивали дела» в первую очередь тем, кто имел маленький срок, кто кончал срок. Так делали всегда. А сюда, в штрафную зону на Джелгалу, я приехал «пересидчиком». Мой срок кончился в январе сорок второго года, но я освобожден не был, а «оставлен в лагерях до окончания войны», как тысячи, десятки тысяч других. До конца войны! День было прожить трудно, не то что год. Все «пересидчики» становились объектом особенно пристального внимания следственных властей. «Дело» мне усиленно «клеили» и на Аркагале, откуда я приехал на Джелгалу. Однако не склеили. Добились только перевода в штрафную зону, ч го, конечно, само по себе было зловещим признаком. Но зачем мучить себя мыслями о том, чего я не могу исправить?

Я знал, конечно, что нужно быть сугубо осторожным в разговорах, в поведении: ведь я не фаталист. И все же – что меняется оттого, что я все знаю, все предвижу? Всю жизнь свою я не могу заставить себя называть подлеца честным человеком. И думаю, что лучше совсем не жить, если нельзя говорить с людьми вовсе или говорить противоположное тому, что думаешь.

Что толку в человеческом опыте? – говорил я себе, сидя на земле под темным окном Федорова. Что толку знать, чувствовать, догадываться, что этот человек – доносчик, стукач, а тот – подлец, а вот тот – мстительный трус? Что мне выгоднее, полезнее, спасительнее вести с ними дружбу, а не вражду. Или, по крайней мере, – помалкивать. Надо только лгать – и им, и самому себе, и это – невыносимо трудно, гораздо труднее, чем говорить правду. Что толку, если своего характера, своего поведения я изменить не могу? Зачем же мне этот проклятый «опыт»?

Свет в комнате зажегся, занавеска задернулась, дверь избы распахнулась, и дневальный с порога помахал мне рукой, приглашая войти.

Всю малюсенькую, низенькую комнату – служебный кабинет уполномоченного райотдела занимал огромный письменный стол со множеством ящиков, заваленный папками, карандашами, карандашами, тетрадями. Кроме стола, в эту комнату с трудом вмещалось два самодельных стула. На одном, крашеном, сидел Федоров. Второй, некрашеный, залоснившийся от сотен арестантских задов, предназначался для меня.

Федоров указал мне на стул, зашелестел бумагами, и «дело» началось...

Судьбу заключенного в лагере «ломают», то есть могут изменить, три причины: тяжелая болезнь, новый срок или какая-нибудь необычайность. Необычайности, случайности не так уж мало в нашей жизни.

Слабея с каждым днем в забоях Джелгалы, я надеялся, что попаду в больницу и там я умру, или поправлюсь, или меня отправят куда-нибудь. Я падал от усталости, от слабости и передвигался, шаркая ногами по земле, – незначительная неровность, камешек, тонкое бревнышко на пути были непреодолимы. Но каждый раз на амбулаторных приемах врач наливал мне в жестяной черпачок порцию раствора марганцовки и хрипел, не глядя мне в глаза: «Следующий!» Марганцовку давали внутрь от дизентерии, смазывали ею отморожения, раны, ожоги. Марганцовка была универсальным и уникальным лечебным средством в лагере. Освобождения от работы мне не давали ни разу – простодушный санитар объяснял, что «лимит исчерпан». Контрольные цифры по группе «В» – «временно освобожденных от работы» действительно имелись для каждого лагпункта, для каждой амбулатории. «Завысить» лимит никому не хотелось – слишком мягкосердечным врачам и фельдшерам из заключенных грозили общие работы. План был Молохом, который требовал человеческих жертв.

Зимой Джелгалу посетило большое начальство. Приехал Драбкин, начальник колымских лагерей.

– Вы знаете, кто я? Я – тот, который главнее всех, – Драбкин был молодой, недавно назначенный.

Окруженный толпой телохранителей и местных начальников, он обошел бараки. В нашем бараке еще были люди, не утратившие интереса к беседам с высоким начальством. Драбкина спросили:

– Почему здесь держат десятки людей без приговора – тех, чей срок давно кончился?

Драбкин был вполне готов к этому вопросу:

– Разве у вас нет приговора? Разве вам не читали бумажку, что вы задержаны до конца войны? Это и есть приговор. Это значит, что вы должны находиться в лагере.

– Бессрочно?

– Не перебивайте, когда с вами говорит начальник. Освобождать вас будут по ходатайствам местного начальства. Знаете, такие характеристики? – и Драбкин сделал неопределенный жест рукой.

А сколько было тревожной тишины за моей спиной, оборванных разговоров при приближении ОБРЕЧЕННОГО человека, сочувственных взглядов – не улыбок, конечно, не усмешек – люди нашей бригады давно отучились улыбаться. Многие в бригаде знали, что Кривицкий с Заславским «подали» на меня что-то. Многие сочувствовали мне, но боялись показать это – как бы я их не «взял по делу», если сочувствие будет слишком явным. Позже я узнал, что бывший учитель Фертюк, приглашенный Заславским в свидетели, отказался наотрез, и Заславскому пришлось выступать со своим постоянным партнером Кривицким. Два свидетельских показания – требуемый законом минимум.

Когда потерял силы, когда ослабел – хочется драться неудержимо. Это чувство – задор ослабевшего человека – знакомо каждому заключенному, кто когда-нибудь голодал. Голодные дерутся не по-людски. Они делают разбег для удара, стараются бить плечом, укусить, дать подножку, сдавить горло... Причин, чтобы ссора возникла, – бесконечное множество. Заключенного все раздражает: и начальство, и предстоящая работа, и холод, и тяжелый инструмент, и стоящий рядом товарищ. Арестант спорит с небом, с лопатой, с камнем и с тем живым, что находится рядом с ним. Малейший спор готов перерасти в кровавое сражение. Но доносов заключенные не пишут. Доносы пишут Кривицкие и Заславские. Это тоже дух тридцать седьмого года.

«Он меня назвал дураком, а я написал, что он хотел отравить правительство. Мы сочлись! Он мне – цитату, а я ему – ссылку». Да не ссылку, а тюрьму или «высшую меру».

Мастера сих дел, Кривицкие и Заславские, частенько и сами попадают в тюрьму. Это значит, что кто-то воспользовался их собственным оружием.

В прошлом Кривицкий был заместителем министра оборонной промышленности, а Заславский – очеркистом «Известий». Заславского я бил неоднократно. За что? За то, что схитрил, что взял бревно «с вершинки» вместо «комелька», за то, что все разговоры в звене передает бригадиру или заместителю бригадира – Кривицкому. Кривицкого бить мне не приходилось – мы работали в разных звеньях, но я ненавидел его – за какую-то особую роль, которую он играл при бригадире, за постоянное безделье на работе, за вечную «японскую» улыбку на лице.

– Как к вам относится бригадир?

– Хорошо.

– С кем у вас в бригаде плохие отношения?

– С Кривицким и Заславским.

– Почему?

Я объяснил, как мог.

– Ну, это чепуха. Так и запишем: плохо относятся Кривицкий и Заславский потому, что с ними были ссоры во время работы.

Я подписал...

Поздно ночью мы шли с конвоиром в лагерь, но не в барак, а в низенькое здание в стороне от зоны, в лагерный изолятор.

– Вещи у тебя в бараке есть?

– Нет. Все на себе.

– Тем лучше.

Говорят, допрос – борьба двух воль: следователя и обвиняемого. Вероятно, так. Только как говорить о воле человека, который измучен постоянным голодом, холодом и тяжелой работой в течение многих лет – когда клетки мозга иссушены, потеряли свои свойства. Влияние длительного, многолетнего голода на волю человека, на его душу – совсем другое, чем какая-либо тюремная голодовка или пытка голодом, доведенная до необходимости искусственного питания. Тут мозг человека еще не разрушен и дух его еще силен. Дух еще может командовать над телом. Если бы Димитрова готовили к суду колымские следователи, мир не знал бы Лейпцигского процесса.

– Ну, так как же?

– Самое главное – собери остатки разума, догадайся, пойми, узнай – заявление на тебя могли написать только Заславский с Кривицким. (По чьему требованию? По чьему плану, по какой контрольной цифре?) Взгляни, как насторожился, как заскрипел стулом следователь, едва ты назвал эти имена. Стой твердо – заяви отвод! Отвод Кривицкому и Заславскому! Победи – и ты на «свободе». Ты опять в бараке, на «свободе». Сразу кончится эта сказка, эта радость одиночества, темный уютный карцер, куда свет и воздух проникают только через дверную щель – и начнется: барак, развод на работу, кайло, тачка, серый камень, ледяная вода. Где правильная дорога? Где спасение? Где удача?

– Ну, так как же? Хотите, я по вашему выбору вызову сюда десять свидетелей из вашей бригады. Назовите любые фамилии. Я пропущу их через свой кабинет, и все они покажут против вас. Разве не так? Ручаюсь, что так. Ведь мы с вами люди взрослые.

Штрафные зоны отличаются музыкальностью названия: Джелгала, Золотистый... Места для штрафных зон выбираются с умом. Лагерь Джелгала расположен на высокой горе – приисковые забои внизу, в ущелье. Это значиг, что после многочасовой изнурительной работы люди будут ползти по обледенелым, вырубленным в снегу ступеням, хватаясь за обрывки обмороженного тальника, ползти вверх, выбиваясь из последних сил, таща на себе дрова – ежедневную порцию дров для отопления барака. Это, конечно, понимал начальничек, выбравший место для штрафной зоны. Понимал он и другое: что сверху по лагерной горе можно будет скатывать, скидывать тех, кто упирается, кто не хочет или не может идти на работу, так и делали на утренних «разводах» Джелгалы. Тех, кто не шел, рослые надзиратели хватали за руки и за ноги, раскачивали и бросали вниз. Внизу ждала лошадь, запряженная в волокушу. К волокуше за ноги привязывали отказчиков и везли на место работы.

Человек оттого, может быть, и стал человеком, что был физически крепче, выносливее любого животного. Таким он и остался. Люди не умирали оттого, что их голова простучит по джелгалинским дорогам два километра. Вскачь ведь не ездят на волокуше.

Благодаря такой топографический особенности на Джелгале легко удавались так называемые «разводы без последнего» – когда арестанты стремятся сами юркнуть, скатиться вниз, не дожидаясь, когда их скинут в пропасть надзиратели. «Разводы без последнего» в других местах обычно проводились с помощью собак. Джелгалинские собаки в разводах не участвовали.

Была весна, и сидеть в карцере было не так уж плохо. Я знал к этому времени и вырубленный в скале, в вечной мерзлоте, карцер Кадыкчана, и изолятор «Партизана», где надзиратели нарочно выдергали весь мох, служивший прокладкой между бревнами. Я знал срубленный из зимней лиственницы, обледенелый, дымящийся паром карцер прииска «Спокойный» и карцер Черного озера, где вместо пола была ледяная вода, а вместо нар – узкая скамейка. Мой арестантский опыт был велик – я мог спать и на узкой скамейке, видел сны и не падал в ледяную воду.

Лагерная этика позволяет обманывать начальство, «заряжать туфту», на работе – в замерах, в подсчетах, в качестве выполнения. В любой плотничьей работе можно словчить, обмануть. Одно только дело положено делать добросовестно – строить лагерный изолятор. Барак для начальства может быть срублен небрежно, но тюрьма для заключенных должна быть тепла, добротна. «Сами ведь сидеть будем». И хотя традиция эта культивируется блатными по преимуществу – все же рациональное зерно в таком совете есть. Но это – теория. На практике клин и мох царствуют всюду, и лагерный изолятор – не исключение.

Карцер на Джелгале был особенного устройства – без окна, живо напоминая известные «сундуки» Бутырской тюрьмы. Щель в двери, выходящей в коридор, заменяла окно. Здесь я просидел месяц на карцерном пайке – триста граммов хлеба и кружка воды. Дважды за этот месяц дневальный изолятора совал мне миску супу.

Закрывая лицо надушенным платком, следователь Федоров изволил беседовать со мной:

– Не хотите ли газетку – вот видите, Коминтерн распущен. Вам это будет интересно.

Нет, мне не было это интересно. Вот закурить бы.

– Уж извините. Я некурящий. Вот видите – вас обвиняют в восхвалении гитлеровского оружия.

– Что это значит?

– Ну, то, что вы одобрительно отзывались о наступлении немцев.

– Я об этом почти ничего не знаю Я не видел газет много лет. Шесть лет.

– Ну, это не самое главное. Вот вы сказали как-то, что стахановское движение в лагере – фальшь и ложь.

В лагере было три вида пайков – «котлового довольствия» заключенных – стахановский, ударный и производственный – кроме штрафных, следственных, этапных. Пайки отличались друг от друга количеством хлеба, качеством блюд. В соседнем забое горный смотритель отмерил каждому рабочему расстояние – урок и прикрепил там папиросу из махорки. Вывезешь грунт до отметки – твоя папироса, стахановец.

– Вот как было дело, – сказал я. – Это – уродство, по-моему.

– Потом вы говорили, ч го Бунин – великий русский писатель.

– Он действительно великий русский писатель За то, что я это сказал, можно дать срок?

– Можно. Это – эмигрант. Злобный эмигрант. «Дело» шло на лад. Федоров был весел, подвижен.

– Вот видите, как мы с вами обращаемся. Ни одного грубого слова. Обратите внимание – никто вас не бьет, как в тридцать восьмом году. Никакого давления.

– А триста граммов хлеба в сутки?

– Приказ, дорогой мой, приказ. Я ничего не могу поделать. Приказ. Следственный паек.

– А камера без окна? Я ведь слепну, да и дышать нечем.

– Так уж и без окна? Не может этого быть. Откуда-нибудь свет попадает.

– Из дверной щели снизу.

– Ну вот, вот.

– Зимой бы застилало паром.

– Но сейчас ведь не зима.

– И то верно. Сейчас уж не зима.

– Послушайте, – сказал я. – Я болен. Обессилел. Я много раз обращался в медпункт, но меня никогда не освобождали от работы.

– Напишите заявление. Это будет иметь значение для суда и следствия.

Я потянулся за ближайшей авторучкой – их множество, всяких размеров и фабричных марок, лежало на столе.

– Нет, нет, простой ручкой, пожалуйста.

– Хорошо.

Я написал: многократно обращался в амбулаторные зоны – чуть не каждый день. Писать было очень трудно – практики в этом деле у меня маловато.

Федоров разгладил бумажку.

– Не беспокойтесь. Все будет сделано по закону.

В тот же вечер замки моей камеры загремели, и дверь открылась. В углу на столике дежурного горела «колымка» – четырехлучевая бензиновая лампочка из консервной банки. Кто-то сидел у стола в полушубке, в шапке-ушанке.

– Подойди.

Я подошел. Сидевший встал. Это был доктор Мохнач, старый колымчанин, жертва тридцать седьмого года. На Колыме работал на общих работах, потом был допущен к врачебным обязанностям. Был воспитан в страхе перед начальством. У него на приемах в амбулатории зоны я бывал много раз.

– Здравствуйте, доктор.

– Здравствуй. Разденься. Дыши. Не дыши. Повернись. Нагнись. Можно одеваться.

Доктор Мохнач сел к столу, при качающемся свете «колымки» написал:

«Заключенный Шаламов В. Т. практически здоров. За время нахождения в «зоне» в амбулаторию не обращался.

Зав. амбулаторией врач Мохнач».

Этот текст мне прочли через месяц на суде.

Следствие шло к концу, а я никак не мог уразуметь, в чем меня обвиняют. Голодное тело ныло и радовалось, что не надо работать. А вдруг меня выпустят снова в забой? Я гнал эти тревожные мысли.

На Колыме лето наступает быстро, торопливо. В один из допросов я увидел горячее солнце, синее небо, услышал тонкий запах лиственницы. Грязный лед еще лежал в оврагах, но лето не ждало, пока растает грязный лед.

Допрос затянулся, мы что-то «уточняли», и конвойный еще не увел меня – а к избушке Федорова подводили другого человека. Этим другим человеком был мой бригадир Нестеренко. Он шагнул в мою сторону и глухо выговорил: «Был вынужден, пойми, был вынужден» – и исчез в двери федоровской избушки.

Нестеренко писал на меня заявление. Свидетелями были Заславский и Кривицкий. Но Нестеренко вряд ли когда-нибудь слышал о Бунине. И если Заславский и Кривицкий были подлецами, то Нестеренко спас меня от голодной смерти, взяв в свою бригаду. Я был там не хуже и не лучше любого другого рабочего. И не было у меня злобы против Нестеренко. Я слышал, что он в лагере третий срок, что он старый соловчанин. Он был очень опытным бригадиром – понимал не только работу, но и голодных людей – не сочувствовал, а именно понимал. Это дается далеко не каждому бригадиру. Во всех бригадах давали после ужина добавки – черпачок жидкого супа из остатков. Обычно бригадиры давали эти черпаки тем, кто лучше других поработал сегодня, – такой способ рекомендовался официально лагерным начальством. Раздаче добавок придавалась публичность, чуть ли не торжественность. Добавки использовались и в производственных и в воспитательных целях. Не всегда тот, кто работал больше всех, работал лучше всех. И не всегда лучший хотел есть юшку.

В бригаде Нестеренко добавки давали самым голодным – по соображению и по команде бригадира, разумеется.

Однажды в шурфе я выдолбил огромный камень. Мне было явно не под силу вытащить огромный валун из шурфа. Нестеренко увидел это, молча спрыгнул в шурф, выкайлил камень и вытолкнул его наверх...

Я не хотел верить, что он написал на меня заявление. Впрочем...

Говорили, что в прошлом году из этой же бригады ушли в трибунал два человека – Ежиков и через три месяца Исаев – бывший секретарь одного из сибирских обкомов партии. А свидетели были все те же – Кривицкий и Заславский. Я не обратил внимания на эти разговоры.

– Вот тут подпишите. И вот тут.

Ждать пришлось недолго. Двадцатого июня двери распахнулись, и меня вывели на горячую коричневую землю, на слепящее, обжигающее солнце.

– Получай вещи – ботинки, фуражку. В Ягодное пойдешь.

– Пойдешь?

Два солдата разглядывали меня внимательно.

– Не дойдет,- сказал один. – Не возьмем.

- То есть как эго вы не возьмете, – сказал Федоров. Я позвоню в опергруппу.

Солдаты эти не были настоящим конвоем, заказанным заранее, занаряженным Два оперативника возвращались в Ягодное – восемнадцать верст тайгой – и попутно должны были доставить меня в Ягодинскую тюрьму.

– Ну, ты сам-то как? – говорил оперативник. – Дойдешь?

– Не знаю. – Я был совершенно спокоен И торопиться мне некуда. Солнце было стишком горячим – обожгло щеки, отвыкшие от яркого света, от свежего воздуха. Я сел к дереву. Приятно было посидеть на улице, вдохнуть упругий замечательный воздух, запах зацветающего шиповника. Голова моя закружилась.

– Ну, пойдем.

Мы вошли в ярко-зеленый лес. - Ты можешь идти быстрее?

– Нет.

Прошли бесконечное количество шагов. Ветки тальника хлестали по моему лицу. Спотыкаясь о корни деревьев, я кое-как выбрался на поляну.

– Слушай, ты, – сказал оперативник постарше. – Нам надо в кино в Ягодное. Начало в восемь часов. В клубе. Сейчас два часа дня. У нас за лето первый выходной день. За полгода кино в первый раз.

Я молчал.

Оперативники посовещались.

– Ты отдохни, – сказал молодой. Он расстегнул сумку. – Вот тебе хлеб белый. Килограмм. Ешь, отдохни – и пойдем. Если бы не кино – черт с ним. А то кино.

Я съел хлеб, вылизал крошки с ладони, лег к ручью и осторожно напился холодной и вкусной ручьевой воды. И потерял окончательно силы. Было жарко, хотелось только спать.

– Ну? Пойдешь? Я молчал.

Тогда они стали меня бить. Топтали меня, я кричал и прятал лицо в ладони. Впрочем, в лицо они не били – это были люди опытные.

Били меня долго, старательно. И чем больше они меня били. Тем было яснее, что ускорить наше общее движение к тюрьме – нельзя.

MHOГО часов брели мы по лесу и в сумерках вышли на трассу – шоссе, которое тянулось через всю Колыму, – шоссе среди скал и болот, двухтысячекилометровая дорога, вся построенная «от тачки и кайла», без всяких механизмов.

Я почти потерял сознание и едва двигался, когда был доставлен в ягодинский изолятор. Дверь камеры откинулась, открылась, и опытные руки дежурного дверью ВДАВИЛИ меня внутрь. Было слышно только частое дыхание людей Минут через десять я попытался опуститься на пол и лег к столбу под нары. Еще через некоторое время ко мне подползли сидевшие в камере воры – обыскать, отнять что-нибудь, но их надежда на поживу была тщетной. Кроме вшей, у меня ничего не было. И под раздраженный рев разочарованных блатарей я заснул.

На следующий день в три часа вызвали меня на суд.

Было очень душно. Нечем было дышать. Шесть лет я круглые сутки был на чистом воздухе, и мне было нестерпимо жарко в крошечной комнате военного трибунала. Большая половина комнатушки в двенадцать квадратных метров была отдана трибуналу, сидевшему за деревянным барьером. Меньшая – подсудимым, конвою, свидетелям. Я увидел Заславского, Кривицкого и Нестеренку. Грубые некрашеные скамейки стояли вдоль с ген. Два окна с частыми переплетами, по колымской моде, с мелкой ячеёй, будто в березовской избе Меншикова на картине Сурикова. В такой раме использовалось битое стекло – в этом-то и была конструкторская идея, учитывающая трудную перевозку, хрупкость и многое другое – например, стеклянные консервные банки, распиленные пополам в продольном направлении. Все это, конечно, заботы об окнах квартир начальства и учреждений. В бараках заключенных никаких стекол не было.

Свет в такие окна проникал рассеянный, мутный, и на столе у председателя трибунала горела электрическая лампа без абажура.

Суд был очень коротким. Председатель зачитал краткое обвинение – по пунктам. Опросил свидетелей – подтверждают ли они свои показания на предварительном следствии. Неожиданно для меня свидетелей оказалось не трое, а четверо – изъявил желание принять участие в моем процессе некто Шайлевич. С этим свидетелем я не встречался и не говорил ни разу в своей жизни – он был из другой бригады. Это не помешало Шайлевичу быстро отбарабанить положенное: Гитлер, Бунин... Я понял, что Федоров взял Шайлевича на всякий случай – если я неожиданно заявлю отвод Заславскому и Кривицкому. Но Федоров беспокоился напрасно.

– Вопросы к трибуналу есть?

– Есть. Почему с прииска Джелгала приезжает в трибунал уже третий обвиняемый по пятьдесят восьмой статье – а свидетели все одни и те же?

– Ваш вопрос не относится к делу.

Я был уверен в суровости приговора – убивать было традицией тех лет. Да еще суд в годовщину войны, 22 июня. Посовещавшись минуты три, члены трибунала – их было трое – вынесли «десять лет и пять лет поражения в правах»...

– Следующий!

В коридоре задвигались, застучали сапогами. На другой день меня перевели на пересылку. Началась не однажды испытанная мной процедура оформления нового личного дела – бесконечные отпечатки пальцев, анкеты, фотографирование Теперь я уже назывался имярек, статья пятьдесят восемь, пункт десять, срок десять и пять поражения. Я уже не был литерником со страшной буквой «Т». Это имело значительные последствия и, может быть, спасло мне жизнь.

Я не знал, что стало с Нестеренко, с Кривицким. Ходили разговоры, что Кривицкий умер. А Заславский вернулся в Москву, стал членом Союза писателей, хоть и не писал в жизни ничего, кроме доносов. Я видел его издали. Дело все-таки не в Заславских, не в Кривицких. Сразу после приговора я мог убить доносчиков и лжесвидетелей. Убил бы их наверняка, если б вернулся после суда на Джелгалу. Но лагерный порядок предусматривает, чтоб вновь приговоренные никогда не возвращались в тот лагерь, откуда их привезли на суд.

1960
 
Отличный сайт с видео, фото, аудио и документальными материалами, посвященный Варламу Шаламову.
http://www.shalamov.ru/
 
Уважаемый Рамзай.Вы приводите отрывки из книги Козлова "Спецназ ГРУ..." Я ищу эту книгу, но у нас на Украине её ещё пока нет. Да и интересует меня там всего одна глава - автор Гредасов "36 ОБСпН в действии" (или в деле-точно не помню).
Там служил отец. У меня к Вам огромная просьба выложить или прислать мне на "мыло" хотя-бы скан. Я не думаю, что статья большая - пара-тройка листов. Заранее благодарен при любом исходе.
 
В оригинале - Ф.И. Гредасов - 36-й обСпН в деле.
Хорошо, отсканирую и выложу.
 
unknown04 написал(а):
Уважаемый Рамзай.Вы приводите отрывки из книги Козлова "Спецназ ГРУ..." Я ищу эту книгу, но у нас на Украине её ещё пока нет. Да и интересует меня там всего одна глава - автор Гредасов "36 ОБСпН в действии" (или в деле-точно не помню).
Там служил отец. У меня к Вам огромная просьба выложить или прислать мне на "мыло" хотя-бы скан. Я не думаю, что статья большая - пара-тройка листов. Заранее благодарен при любом исходе.
Нажмите для раскрытия...
Если я не ошибся,то эту книгу можно скачать вот по этому адресу http://bookz.ru/authors/sergei-vladislavov...ecnaz-_196.html
 
Окончив в 1959 г. С золотой медалью Военную академию им. Фрунзе, Ф.И. Гредасов по личной просьбе был назначен на должность старшего офицера по войсковой разведке разведывательного отдела 38 армии ПрикВО, в составе которой воевал с ноября 1942 г. по март 1944 г. В 1961 г. Он был назначен на должность начальника отдела спецразведки разведуправления штаба округа.


Ф. И. Гредасов
36-й обСпН в деле​

[...] В связи с тяжелой болезнью полковника Рокина Алексея Петровича я был назначен начальником отдела специальной разведки разведуправления штаба округа. Эта работа была мне по душе, и я стремился увлечь ею своих офицеров отдела (майора Лаар А.П., Казакова И.Н.).

Вскоре я убыл в Дрогобыч, где дислоцировался 36-й отдельный батальон специального назначения под командованием подполковника Мосолова Роберта Павловича. Он умело, с глубоким знанием дела доложил мне о состоянии боевой и мобилизационной готовности, воинской дисциплины и службы войск. Было понятно из доклада, что этот командир на месте, с чувством высокой ответственности, постоянно болеющий за благосостояние части и имеет высокий авторитет среди личного состава, и в первую очередь среди офицеров. Он пользовался заслуженным авторитетом среди командиров частей Дрогобычского гарнизона, его уважал начальник разведки ПрикВО генерал-майор Родионов Евгений Николаевич и все знавшие его офицеры разведуправления округа.

Настало время, когда надо проверить этот батальон в практических делах. Проводилось корпусное учение (штаб в Ужгороде) под руководством командующего войсками округа генерал-полковника Андрея Лаврентьевича Гетмана, который приказал подготовить и выбросить два отряда спецназначения для разведки и захвата в Карпатах Ужокского и Средневерецкого перевалов. Мы с Робертом Павловичем согласно ранее разработанному плану подготовки и проведения «этой (нашей) части» корпусного учения сумели своевременно и успешно выполнить поставленную командующим задачу, без происшествий, хотя восемь разведчиков получили нетяжелые травматические повреждения при приземлении на деревья и на скаты (склоны) гор.

После этих учений меня долго по телефону ругал и донимал генерал-лейтенант Ткаченко Константин Никитич, хотя, кроме заблаговременного доклада генерал-майору Родионову Е.Н., я также вовремя доложил начальнику 5-го управления ГРУ. Нас обвиняли в использовании 36-го обСпН не по прямому назначению. Хотя наш командующий накануне этих учений вопрос о применении батальона Мосолова согласовал с начальником Генштаба Маршалом Советского Союза Захаровым М.В.

По окончании корпусных учений командующий войсками округа на разборе особенно отметил смелые, грамотные действия спецназовцев во главе с командиром подполковником Р.П. Мосоловым и начальником штаба этого батальона подполковником Шаповаловым Михаилом Ивановичем. Кроме благодарностей, многие разведчики получили ценные подарки. Руководитель учения особо отметил большую работу при подготовке и в ходе учения начальника парашютно-десантной службы майора М.Сахарова -опытного и мужественного офицера.

Парашютно-десантной подготовке в батальоне уделялось первостепенное значение. Опыт, глубокое знание этого предмета обучения помогало майору М. Сахарову успешно готовить личный состав к ежегодным сборам по ПДП. Первый раз на эти сборы по указанию начальника разведки округа в Белоруссию поехал я как начальник отдела специальной разведки (май 1962 г.). Мы расположились лагерем вблизи г. Полоцка (Баравуха), организовали жизнь и быт в лагерях и приступили к учебе. Воздушно-десантный городок нам предоставил командир воздушно-десантного полка полковник А.Н.Голованов. Программа сборов была выполнена.

Кстати, к нам на сборы приезжал начальник разведки ПрикВО генерал-майор Родионов Е.Н., который был и на прыжках, а затем с одной из групп спецназа отправился на пункт сбора после приземления и внимательно наблюдал за действиями спецназовцев по разведке и уничтожению объекта (моста на старой рокадной автодороге или, как ее называли, «дороге Уборевича», известного командующего БВО в тридцатые годы). Рядом с палаточным городком, где дислоцировался отд. батальон спецназначения Р.П. Мосолова, располагалась отдельная рота спецназа ЮГВ. Ее доставил ж/д эшелоном в район наших сборов старший офицер разведотдела штаба группы подполковник Николай Ганага, которому мы по возможности оказывали всяческую помощь».
 
Прочитал книгу Виктора Некрасова - В окопах Сталинграда.
img050.jpg

Книга понравилась, классика жанра, странно, что не встречал её ранее. Книга написана в 1946 году, а уже в 1947 году автор получил за нее Сталинскую премию. Однако, удивительно то, что в произведении нет идеологической подоплеки. Это, безусловно, придает книги ценность, наряду с неприкрашенной "окопной" правдой.
Помимо основного произведения, книгу дополняют рассказы: "Рядовой Лютиков", "Сенька", "Судак", "Вторая ночь", "Новичок", "Вася Конаков" и др.
В независимости от книжных предпочтений, думаю каждому будет если не очень интересно, то полезно точно почитать данную книгу. С одной стороны рассказ о битве, которая явилась переломной в Великой Отечественной войне, а с другой - близость описываемых событий к нашему Ахтубинску.

ВАСЯ КОНАКОВ​

Василий Конаков, или просто Вася, как звали мы его в полку был командиром пятой роты. Участок его обороны находился у самого подножия Мамаева кургана, господствующей над городом высоты, за овладение которой в течение всех пяти месяцев шли наиболее ожесточенные бои.

Участок был трудный, абсолютно ровный, ничем не защищенный, а главное, с отвратительными подходами, насквозь простреливавшимися противником. Днем пятая рота была фактически отрезана от остального полка. Снабжение и связь с тылом происходили только ночью. Все это очень осложняло оборону участка. Надо было что-то предпринимать. И Конаков решил сделать ход сообщения между своими окопами и железнодорожной насыпью. Расстояние между ними было небольшое — метров двадцать, не больше, но кусочек этот был так пристрелян немецкими снайперами, что перебежать его днем было просто немыслимо. В довершение всего стоял декабрь, грунт промерз, и лопатами и кирками с ним ничего нельзя было поделать. Надо было взрывать.

И вот тогда-то — я был в то время полковым инженером — мы и познакомились с Конаковым, а позднее даже и сдружились. До этого мы только изредка встречались на совещаниях у командира полка да во время ночных проверок обороны. Обычно он больше молчал, в лучшем случае вставлял какую-нибудь односложную фразу, и впечатления о нем у меня как-то не складывалось никакого.

Однажды ночью он явился ко мне в землянку. С трудом втиснул свою массивную фигуру в мою клетушку и сел у входа на корточки. Смуглый кудрявый парень, с густыми черными бровями и неожиданно голубыми, при общей его черноте, глазами. Просидел он у меня недолго — выкурил цигарку, погрелся у печки и под конец попросил немного толу — «а то, будь оно неладно, все лопаты об этот чертов фунт сломал».
—Ладно, — сказал я. — Присылай солдат, дам сколько надо.
—Солдат? — он чуть-чуть улыбнулся краешком губ. — Не так-то у меня их много, чтоб гонять взад-вперед. Давай мне, сам понесу. — И он вытащил из-за пазухи здоровенный мешок.
На следующую ночь он опять пришел, потом его старшина, потом опять он.
— Ну, как дела? — спрашивал я.
—Да ничего. Работаем понемножку. С рабочей-то силой не очень, сам знаешь.
С рабочей и вообще с какой-либо силой у нас тогда действительно было «не очень». В батальонах было по двадцать — тридцать активных штыков, а в других полках, говорят, и того меньше. Но что подразумевал Конаков, когда говорил о своей роте, я понял только несколько дней спустя, когда попал к нему в роту вместе с поверяющим из штаба дивизии капитаном.

Последний раз, когда я там был — это было недели полторы тому назад, — я с довольно-таки неприятным ощущением на душе перебегал эти проклятые двадцать метров, отделявшие окопы от насыпи, хотя была ночь и между ракетами было все-таки по две-три минуты темноты.

Сейчас прямо от насыпи, где стояли пулеметы и полковая «сорокапятка», шел не очень, правда, глубокий, сантиметров на пятьдесят, не больше, но по всем правилам сделанный ход сообщения до самой передовой.
Конакова в его блиндаже мы не застали. На ржавой, неизвестно откуда добытой кровати, укрывшись с головой шинелью, храпел старшина. В углу сидел скрючившись с подвешенной к уху трубкой молоденький связист.
— А где командир роты?
— Там... — куда-то в пространство неопределенно кивнул головой связист. — Позвать?
— Позвать.
— Подержите тогда трубку.
Вскоре он вернулся вместе с Конаковым.
— Здорово, инженер. В гости к нам пожаловали? — Он снял через голову автомат и стал расталкивать храпевшего старшину. — Подымайся, друг, прогуляйся малость.
Старшина растерянно заморгал глазами, вытер рукой рот.
— Что, пора уже?
— Пора, пора. Протирай глаза и топай.
Старшина торопливо сунул руки в рукава шинели, снял со стены трофейный автомат и ползком выбрался из блиндажа. Мы с капитаном уселись у печки.
— Ну как? — спросил он, чтобы с чего-нибудь начать.
— Да ничего. — Конаков улыбнулся, как обычно, одними уголками губ. — Воюем помаленьку.
— И успешно?
— Да как сказать... Сейчас вот фриц утих, а днем, поганец, раза совался.
— И отбили?
— Как видите, — он слегка замялся. — С людьми вот только беда...
— Ну, с людьми везде туго, — привычной для того времени фразой ответил капитан и засмеялся. — За счет количества нужно качеством брать.
Конаков ничего не ответил. Потянулся за автоматом.
— Пойдем, что ли, по передовой пройдемся? Мы вышли.

И тут выяснилось то, что ни одному из нас даже в голову не могло прийти. Мы прошли всю передовую от левого фланга до правого, увидели окопы, одиночные ячейки для бойцов с маленькими нишами для патронов, разложенные на бруствере винтовки и автоматы, два ручных пулемета на флангах — одним словом, все то, чему и положено быть на передовой. Не было только одного — не было солдат. На всем протяжении обороны мы не встретили ни одного солдата. Только старшину. Спокойно и неторопливо, в надвинутой на глаза ушанке, переходил он от винтовки к винтовке, от автомата к автомату и давал очередь или одиночный выстрел по немцам.

Потом уже, много месяцев спустя, когда война в Сталинграде кончилась и мы, в ожидании нового наступления, отдыхали и накапливали накапливали силы, уже на Украине, под Купянском, Конаков рассказывал мне об этих днях.
— Трудновато было, что и говорить. Сам удивляюсь, откуда нервы взялись... Тогда еще, когда ход сообщения рыли, в роте было человек шесть бойцов. Потом один за другим все вышли из строя. Немец каждый день по три-четыре раза в атаку ходит, а пополнения нет. Что хочешь, то и делай. Звоню комбату, а он что? — сам солдат не родит. Жди, говорит, обещаю со дня на день подкинуть. Вот мы и ждали — я, старшина и пацан связист Сысоев. Сысоев на телефоне, а мы со старшиной по очереди на передовой. Постреливаем понемножку, немцев дурачим, пусть думают, что нас много. А как атака - Ну, тут нас пулеметчики и артиллеристы вывозили. На насыпи, под вагонами, два станковых стояли и одна «сорокапятка». Сейчас вот вспоминаешь, улыбаешься только, а тогда... Ей-богу, когда старшина с берега приходил с обедом, расцеловать его готов был. А когда через три дня пять человек пополнения дали, ну, тогда уж ничего не страшно было.

Дальнейшая судьба Конакова мне неизвестна — война разбросала нас в разные стороны. На Донце я был ранен. Когда вернулся, Конакова в полку уже не было — тоже был ранен и эвакуирован в тыл. Где он сейчас — не знаю. Но когда вспоминаю его — большого, неуклюжего, с тихой, стеснительной улыбкой, когда думаю о том, что этот человек вдвоем со старшиной отбивал по нескольку атак в день и называл это только «трудновато было», — мне становится ясно, что таким людям, как Конаков, и рядом с такими людьми, как Конаков, не страшен никакой враг.

В электронном виде книгу можно взять здесь.
 
Где-то, в какой-то книжке читал, что в Ахтубинске были сранительные испытания МиГ-21 и МиГ-23 с F-5A примерно на рубеже 60-70-хх годов. Может кто расскажет или подскажет ссылку, где почитать, а? Уж интересно.
Может кто ещё такую инфу знает. Уже 25 лет в раздумьях, в районе аэродрома Средний, это недалеко от Усолья-Сибирского(там в то время Ту-95 и Ту-22М3 базировались) видел F-105, может его тоже сравнивали? Или я мог с каким-то другим самолётом спутать?
 
Ёprst написал(а):
Где-то, в какой-то книжке читал, что в Ахтубинске были сранительные испытания МиГ-21 и МиГ-23 с F-5A примерно на рубеже 60-70-хх годов. Может кто расскажет или подскажет ссылку, где почитать, а? Уж интересно.
Нажмите для раскрытия...
Я встречал об этом у В. Кондаурова в его книге «Взлетная полоса длиною в жизнь». Книгу можно взять здесь. Он, кстати, в этой книге много про Ахтубинск интересного пишет. Вот здесь на форуме я его цитировал уже.

" Летом 1976 года на базу Ахтубинска прибыл в разобранном виде американский истребитель F-5, вернее его последняя модификация F-5Е с двигателями повышенной тяги. По размерам он был меньше МиГ-21, с двумя двигателями, спаренными в фюзеляже, острым скошенным вниз носом и небольшими трапецивидными крыльями. Война во Вьетнаме была закончена, и авиационные силы США покидали эту многострадальную страну, в спешке бросив на одном из аэродромов несколько таких самолётов. Один из них и был передан СССР вместе с "Инструкцией лётчику". Технических описаний не было, но наши специалисты, "покумекав", собрали его полностью и довели до рабочего состояния, разобравшись не только в иностранных "железках", но и в многочисленных электрожгутах. Для проведения специальных испытаний была сформирована испытательная бригада и составлена программа в 35-40 полётов. Я был одним из трёх ведущих лётчиков. Старшим — Николай Стогов.

После соответствующей подготовки мне было доверено выполнить первую скоростную пробежку по ВПП, а затем пробежку с подлётом до 1-2 м. Эта осторожность объяснялась тем, что у нас не было полной уверенности в том, что все системы собраны и подсоединены по всем правилам.

И вот мы остались одни. "Незнакомец" отчуждённо затаился. Я знал, что по Инструкции у него в эксплуатации нет проблем. Но я также знал, что у каждой фирмы в своей продукции есть "изюминки". По сравнению с серийными отечественными истребителями, "незнакомец" имел тормоза на педалях, что у нас применялось только на тяжёлых машинах. Кабина не была засорена ненужными в полёте переключателями и АЗС (автомат защиты сети). Все они в одном "магазине" на горизонтальном пульте, вне рабочей зоны. Я понимал, что F-5 далеко не самая современная модель и по своим характеристикам уступает даже МиГ-21. Но, тем не менее, компоновка кабины мне понравилась. Принял решение делать пробежку на второй, более длинной ВПП. "Запас карман не тянет", — подумал я, подруливая к полосе. Стояла зима 1976/77 года. Конечно, чего скрывать, я был горд, что этот единственный в СССР экземпляр доверили мне.

Включил вздыбливание передней стойки — заработал электрогидравлический подъёмник и нос самолёта "полез" вверх. "Ух ты как! — я покачал головой от удивления. — Неужели на такой малютке нельзя было обойтись без этого?" По-моему, не самый распространённый метод уменьшать длину разбега. У нас такое применял только авиаконструктор В.М.Мясищев на М-3 и М-4 — тяжёлых дальних бомбардировщиках с велосипедной схемой колёс, а это значит, с очень короткой стойкой переднего колеса.

"Ну ладно, — думаю я, — раз задрали, надо бежать. А то как-то неудобно с таким видом топтаться на месте". Даю обороты на взлёт, отпускаю тормоза. Бежим. Бежим спокойно, неторопливо увеличивая скорость. Ага! Вот потому они и нос задирают, что движки слабоваты да крыло маловато. Отрываю переднюю стойку, удерживаю самолёт от преждевременного отрыва. Пока хватит. Убираю обороты, опускаю нос на переднее колесо. И вдруг — что такое? Вся носовая часть вначале задрожала, завибрировала, а потом её стало мотать влево-вправо, да так, что она вот-вот отвалится напрочь. Внизу что-то скрежетало и грохотало. Первой мыслью было: "Неужели шимми переднего колеса", — но тут же понял, что оно разрушилось. Быстро выпустил парашют. "Только не тормозить... Не хватало, чтоб и основные... Ведь у нас ни одного запасного", — проносились мысли одна за другой. Постепенно, уменьшив скорость, я остановился. Выключив всё, открыл фонарь и в нетерпении спрыгнул на землю. Посмотрел и ничего не понял — колесо было целым. "Странно, тогда чем же ты был так недоволен?", — глянул я с подозрением на "незнакомца". Оказалось, он был недоволен качеством нашей ВПП — слишком глубокие швы и разрушенная поверхность бетонных плит. Не выдержал. Срезало один болт, и шток цилиндра вместе с колесом вращался на 360°. — Красиво! У наших такого не бывает, — я похлопал незнакомца "по носу" и прошептал "на ухо": — Не переживай, сейчас тебе такой болт вставят — по степи скакать будешь! Знай наших!

По мере того, как я узнавал "незнакомца", моё уважение к нему росло и как к летательному аппарату, и как к боевому истребителю. Не склонный выполнять энергичные манёвры в "полётной" конфигурации крыла (механизация крыла убрана), он преображался, когда лётчик переводил его в манёвренную (отклонялись предкрылки и закрылки). Из тяжёлого "увальня" он превращался в "ласточку". Проверяя возможности оптического прицела, я получал удовольствие, атакуя маневрирующую цель и прицеливаясь центральной маркой даже на перегрузке шесть, в то время как на МиГ-21 она исчезала внизу из поля зрения на перегрузке три.

После определения основных лётно-технических характеристик мы приступили к сравнительным воздушным боям с МиГ-21БИС. Я воевал на своём "родном" МиГ-21, а Николай Стогов — на F-5. Ближний манёвренный "бой" начинался в равных условиях на встречных курсах. Все полёты заканчивались с одним результатом — МиГ-21 проигрывал, хотя и имел значительно большую тяговооружённость. Я, что называется, "из кожи вон лез", чтобы в процессе маневрирования хотя бы удержать первоначальные условия. Брал от самолёта всё, на что он был способен, но ракурс цели неуклонно увеличивался и "противник" через пару минут оказывался у меня в хвосте. Спасти могла только тактика. Что больше всего меня поразило тогда, это то, что результат "боёв" застал врасплох не только авиационных начальников (это можно как-то простить), но и военно-научные силы ВВС и даже авиационных инженеров-конструкторов. Десятки раз просматривались материалы послеполётной информации, расспрашивали нас, особенно меня. Честно говоря, я и сам был в некоторой растерянности, хотя, полетав на F-5, понял, что это "курочка с яйцом".

Что же происходило в воздухе? На скоростях около 800 км/ч и более борьба была на равных, никто не имел явных преимуществ, но и манёвренного визуального боя не получалось из-за больших радиусов фигур. Мы оба "сидели" на одинаковых, максимальных для самолётов, перегрузках. Но на скоростях менее 750 км/ч эти перегрузки уже не удерживались даже на форсажном режиме работы двигателя. И чем меньше скорость, тем больше был темп её падения, а значит и меньше максимальная перегрузка. Получалось, что побеждала аэродинамика крыла, а не тяговооружённость. Но как всё это объяснишь там, наверху? Ведь по головке не погладят. Тогда представители фирмы Микояна предложили:
— Давайте выставим против него МиГ-23М.
— Но их же нельзя сравнивать, они созданы в разные "исторические" времена, — возразил начальник нашего НИИ.
Генерал-полковник И.Д.Гайдаенко во время Великой Отечественной войны как лётчик-истребитель воевал на фронте ведомым у "самого" П.С.Кутахова, бывшего в то время Главнокомандующим ВВС, которому и предстояло докладывать результаты сравнительной оценки.
— Зато мы ему такого "перца всыплем", — высказался заместитель главного конструктора МиГ-23М, в предвкушении реванша потирая руки.

"Перца", конечно, всыпали, только сами себе. Результат оказался тот же, с той лишь разницей, что агония продлилась до 4-5 минут. И это с учётом того, что мне как лётчику, в совершенстве владеющему всеми методами вывода самолёта из сваливания и штопора, было разрешено использовать углы атаки выше максимально допустимых. В процессе "боя" я вручную устанавливал самую оптимальную стреловидность крыла. Но всё было напрасно... Незнакомец медленно, но упорно заходил в "хвост". После этого на какое-то время наступила тишина, громкие обсуждения прекратились. Начальник НИИ приказал срочно составить Акт испытаний и нам со Стоговым прибыть в Москву, в ЦНИИ-30, занимавшееся перспективными проблемами в развитии авиационной техники.

Прибыв в один из его отделов, мы спросили, что они могут сказать о преимуществах МиГ-21 над F-5Е.
— О! — воскликнули военные научные работники без промедления. — С удовольствием! Сейчас идёт "войнушка" между Эфиопией и Сомали, и там противостоят друг другу именно эти самолёты. И мы сейчас готовим рекомендации лётчикам для успешного ведения воздушного боя с F-5.
— Что же у вас получается? — с интересом спросил я.
— А вы посмотрите область возможных атак. Видите, мы его везде бьём.
— Действительно, — протянул я, увидев перед глазами уже знакомый график и даже немного обидевшись за "незнакомца".
— За счёт чего такое преимущество? — спросил мой товарищ с видом "крестьянского парня". — У нас тяговооружённость значительно больше, — ответил собеседник тоном учителя, знающего себе цену.
— Тогда прочтите этот Акт и дайте нам своё заключение. А мы пока сходим пообедаем, — предложил Николай, — в командировке, как в обороне, на первом месте харч.

На этом и завершилась работа по сравнительной оценке "незнакомца" с отечественными истребителями. Я не знаю, какие разговоры велись "наверху", но рекомендации для эфиопов были изменены. Наши "специалисты" советовали им не ввязываться в ближний манёвренный бой, а использовать метод "уколов". Про МиГ-23 старались вообще не говорить. Ещё бы, ведь он предназначался для борьбы с более современными самолётами противника. Акт получил гриф "совершенно секретно" и был убран подальше, с глаз долой. "Незнакомца" военные передали авиационной промышленности с условием: не летать, разобрать и изучить конструктивные особенности, чтобы использовать их в дальнейшей работе. Прошло некоторое время, и появился штурмовик Су-25, с тормозами на педалях и "манёвренной" конфигурацией крыла. Изменился подход и к компоновке кабины. В вопросах улучшения рабочего места лётчика конструкторы пошли даже дальше и сейчас кабина МиГ-29 может служить образцом для аналогичных иностранных боевых самолётов. То же самое можно сказать и об аэродинамике крыла. До сих пор считаются непревзойдёнными аэродинамические возможности истребителя Су-27. Вот так и получается, что явное для одних становится открытием для других. Мне кажется, подобные ситуации возникали и в США, куда в разные времена попадали и наши самолёты, начиная от МиГ-21 и кончая МиГ-29. Ну а нам повезло всего один раз. "
 
Земляки, а кто-нибудь электронными книгами пользуется? Какие впечатления? Я вот себе подбираю, остановился пока на LBook eReader V3. Она и форматов много поддерживает (TXT, FB2, PDF, DjVu, DOC, WOLF, HTML, CHM, Excel), и до 10 000 страниц без подзарядки.
 
Ramzay написал(а):
Земляки, а кто-нибудь электронными книгами пользуется? Какие впечатления? Я вот себе подбираю, остановился пока на LBook eReader V3. Она и форматов много поддерживает (TXT, FB2, PDF, DjVu, DOC, WOLF, HTML, CHM, Excel), и до 10 000 страниц без подзарядки.
Нажмите для раскрытия...
Неа, не пользуюсь. Зрение и так садится, даже с хорошим и крупным монитором.
 
Ёprst написал(а):
Зрение и так садится, даже с хорошим и крупным монитором.
Нажмите для раскрытия...
Так там принцип другой нежели, чем у монитора. В ней экран не светится. Это цитата из рекламного проспекта. "Электронные книги оснащаются «бумагоподобным» экраном от компании E-Ink, выполненным по технологии электронных чернил (E-Ink), при этом изображения и текст легко читаются, как будто они напечатаны на обычной бумаге".
Вот здесь поподробней: http://www.lbook.ru/
 
Ramzay написал(а):
Так там принцип другой нежели, чем у монитора. В ней экран не светится. Это цитата из рекламного проспекта. "Электронные книги оснащаются «бумагоподобным» экраном от компании E-Ink, выполненным по технологии электронных чернил (E-Ink), при этом изображения и текст легко читаются, как будто они напечатаны на обычной бумаге".
Вот здесь поподробней: http://www.lbook.ru/
Нажмите для раскрытия...
Подожди немного и купи это http://www.the-ebook.org/?p=2441
или Pocket book 360 - экран гораздо контрастнее, чем у того, что ты выбрал.
 
Войдите или зарегистрируйтесь для ответа.
Назад
Сверху