Этот рассказ был отмечен наградами Международного Союза славянских журналистов и принес автору Диплом I степени и медаль лауреата конкурса "России Верные Сыны"
Однажды, подойдя к речке, я увидел на берегу незнакомого старика. Справа и слева у его ног лежали удочки, и он то и дело поднимал их, снимая с крючков серебристую рыбку, которую бросал в стоящие позади ведра. Я подошел к нему и поздоровался. Он равнодушно кивнул мне головой и неподвижно уставился на концы удилищ. В качестве удилищ он использовал два неуклюжих прута, к которым были привязаны кучки лески с крючками. Даже поплавков не было. Я стал наблюдать. Старик продолжал с завидной синхронностью, рыбку за рыбкой бросать в свои ведра. Я пытался с ним заговорить, но разговор не получался. Лицо старика стало еще более угрюмым, и я замолчал. Прошло еще немного времени. Клев постепенно прекратился. Старик встал, смотал свои удочки и поставил их здесь же рядом в куст. Отойдя на пару шагов, оглянулся и, как бы убедившись, что все в порядке, взял свои ведра и медленно побрел к деревне.
Познакомился со стариком и, откровенно говоря, привязался к нему я значительно позже. Его некоторая угрюмость, которая бросилась мне в глаза при первой встрече, куда-то делась, уступив место сдержанности и благоразумию. У меня сложилось с первой встречи впечатление, что он прожил и живет в настоящее время какой-то суровой, нелегкой жизнью, которая некоторых наших молодых людей низвергает в уныние, нытье и сплошной скепсис.
Матвей Кузьмич обучил меня рыбацким премудростям. С его помощью я научился различать все виды плотвы, красноперки, язя, подуста, белоглазки, густеры, лещей. А он перед моими глазами рисовал, казалось, невообразимое: стерлядь, осетр, белуга, сом, сазан. Все это происходило на берегу Мурни, а он мне рассказывал о рукавах Волги, о Владимировке, Лаптевке, Ахтубе. Показывал куда-то рукой, как бы говоря - да вот здесь же, рядом за этими холмами озеро Сухая Ахтуба, и обязательно добавлял при этом, что рыбы там видимо - невидимо.
У него была лодка. Он за ней тщательно ухаживал, но вот уже несколько лет на ней не ездил. Однажды в дороге прихватило сердце, и он стал бояться. Нет, не смерти, а как объяснял сам, не хотел приносить кому-то неприятности.
- Представь, - говорил он мне, - ты с семьей, с детишками приехал отдохнуть, а на пути твоем лодка с мертвым дедом. Не дай, Господи, - прекращал он разговор. После я обследовал с ним все здешние водоемы. Он знал русла местных речек, помнил все мели и ямы, все перекаты, знал, где и когда какая рыба собирается в стаи. Четко отслеживал, как меняются очертания берегов год от года, а мне он советовал: раз хочешь здесь припарковаться, любишь речку, ты должен "сам для себя нарисовать портрет здешних мест, да так нарисовать, чтобы и твоим детям он нравился". Однажды сидели на берегу Сухой Ахтубы. Это было время, когда Мурня пересыхала окончательно, и мы ходили на ту сторону пешком. Это местечко было у нас давно на примете. Рядом на поляне мы с ним часто собирали там шампиньоны. На этот раз, как он говорил, "решили посидеть на язя".
Рыба в этот раз ловилась хорошо, но язь не брал. Мы испробовали буквально все, что у нас было из наживки, но безрезультатно, а здесь с ума сходил окунь. Крупный, озерный, раскрашенный, как птица, хватал, как бешенный. Я не успевал снимать с крючка. Рядом сидел и Матвей Кузьмич, иногда он поругивался. Это в тех случаях, когда окуни заглатывали крючок слишком глубоко, и вытащить ею из пасти составляло больших трудов. Откровенно говоря, я недолюбливал окуней. Колючие, чешуя, как панцирь, чистить их - одно мучение. Я отложил удочку.
- Ты чего? - спросил Матвей Кузьмич.
- Да разве это рыба? - ответил я.
- Зря, зря ты так, - покачал головой Кузьмич.
- Давай лови и бросай в мой садок - потом поговорим.
Мы наловили много. Отдельные экземпляры достигали килограмма и более. Особенно крупные шли потом, когда основная стая ушла вперед. Вот видишь, шутил старик, - у этих бестий все как у военных. Простые солдаты цепью впереди, а командиры, как и положено за цепью. И солдатня вся вышколенная, худая, а эти, видишь откормленные, ухоженные, пузатые.
При этом он медленно поднимал и опускал крупного окуня, как бы взвешивая.
- Килограмма полтора не менее. Ей-ей!
Вытряхнув рыбу из садков на землю, я укладывал ее в рюкзак, сожалея, что не ловился язь.
- Но ничего язь от нас не уйдет - ворчал Кузьмич - Его отогнал окунь. Они здесь вдоль берега кормятся. Язь
идет за окунем, окунь за язем кто кого оттеснит на глубину. Побеждает тот, кто быстрее соберется в более крупные стаи.
- Хотя происходит это у них почти одновременно, рассказывал старик, аккуратно складывая удочки. Когда мы медленно возвращались домой, он рассказывал, что мясо окуня очень полезно для организма человека во всех видах и, как гласит народная мудрость, очень помогает при разных там гастритах и язвенно-желудочных заболеваниях. А особенно полезен, да и не только полезен, но и вкусен окунь свежекопченый и вяленый. Вот приходи ко мне через недельку, убедишься сам, - предложил Матвей Кузьмич.
Таким образом, я впервые в жизни и к большому своему удовольствию прослушал замечательную лекцию об этой рыбешке, про которую во всех учебниках, да и в более важных книгах, написано, что она сорная. Через неделю, как и договорились, я навестил Кузьмина. Он меня встретил около крыльца.
- А я думал, ты не придешь. Картошка, боялся, перестоит, - говорил он, проводя меня в свой дом.
Я здесь уже бывал. Он всегда радовался, когда я приходил. Лишь в старости, когда остаешься один, начинаешь понимать цену простому человеческому общению, которое приносит радость, а ты уже не находишься во власти ни корысти, ни большой страсти которые не дают тебе покоя ни днем, ни ночью, и тебя не тревожат ни зависть, ни сожаление, и только, может быть нет-нет да и кольнет по сердцу обида, что что-то не доделал, не додумал, не помог кому-то.
Я вымыл руки и сел за стол. Передо мной в кастрюле дымилась отварная картошка. Рядом стояла глубокая тарелка, наполненная кусочками вяленой рыбы. Она издавала приятный запах, который щекотал ноздри, вызывая аппетит. Мы выпили по рюмке. Разговорились.
- Что это за рыба? - спросил я
- Окунь, - ответил Кузьмич. Я взял среднем величины кусочек, осмотрел его бело снежные срезы, чуть тронутые в отдельных местах розоватыми прожилочками. Кожица легко отделялась. Я пальцами отделял маленькие дольки и бросал в рот, сразу же ощущая неповторимый вкус
- Ну как? - спросил он меня.
- Великолепно! ответил я. Рыба была очень вкусная. А Кузьмич знакомил меня с технологией приготовления: показывал посуду, в которой он солит рыбу.
Я считаю, - объяснял он мне, что рыба готова через сутки после того, как она дала сок. Через сутки, собственно говоря, ее можно извлекать из рассола, тщательно промыть и повесить где-нибудь на сквозняке, но так, чтобы на нее не попадали прямые солнечные лучи. Через два, три дня рыба готова. Все зависит от вкуса. Одни любят сухую, другие - повлажнее, когда рыба еще не достигла той кондиции, когда ее называют сухой, но и сырой ее уже называть нельзя. Так называемый окуневый балык, смеясь, закончил он.
А я вспомнил в эти минуты, что он про всякую рыбу рассказывал с большим интересом, и в каждом рассказе у него была своя изюминка. Я уже знал, как он с отцом и дедом ловил селедку здесь же, на Ахтубе. Рыба скапливалась с такой плотностью, что весло стояло буквально вертикально в воде, не падая. Воблы ловили столько, что потом ею печки топили, сухой, конечно. Она пропала несколько лет спустя после того, как ГЭС в Волгограде построили, а селедки поубавилось намного раньше, но все равно много было.
Как-бы угадав мои мысли, он произнес:
- Да, рыбные места здесь были! Это теперь, сам видишь, тысячи осетров дохлых плывут - и виновных нет, а ловишь. На один крючок больше - получаешь штраф.
- Одурели люди, - закончил он.
Неожиданно наши встречи прервались. Я уехал в заграничную командировку. Вспоминал Кузьмина там, и однажды написал ему, но ответа, к сожалению не получил. Когда вернулся, то решил его навестить. В Берлине я приобрел складное японское удилище, о котором он когда-то мечтал. Подойдя к его дому, увидел, что забор и калитка обновлены. Калитка была заперта изнутри. В тот момент, когда я хотел постучать, из дома вышла молодая женщина. Она немного смутилась и, оставив открытой дверь, подошла ко мне.
- Вам кого? - спросила она.
- Я к Матвею Кузьмичу.
- Вы кем ему будете, родственник? переспросила она. Знакомый ответил я.
- Помер Матвей Кузьмич - прошептала она. Давно помер. Сын приезжал его, хоронил. Дом продал. Вот мы теперь здесь живем. Он просил нас за могилкой ухаживать, деньги оставил. Вот я как раз собралась сходить - давно там уже не была.
Я напросился пойти с ней. В течение получаса мы пешком дошли до местного кладбища, необустроенность которого в этот жаркий день буквально угнетала. Перехватив мои мысли, женщина сказала:
- Воды нет. Была бы вода, все по-другому было бы.
Мы подошли к могиле, затерявшейся в отдаленном уголке кладбища. Скромная оградка, редкие кустики полыни. Небольшая пирамидка со звездочкой в маленькой рамочке, фотография - Матвей Кузьмич - молодой, в военной форме. Другой, наверное, в семейном альбоме не нашлось. Вглядываясь в фотографию, я вспомнил его рассказ, как на второй день Победы оказался он на своем стареньком грузовике в Берлине около Рейхстага. Его изумило то, что стены были буквально все исписаны. Он долго читал и разглядывал надписи. Потом подошел к своей машине поднял сиденье, достал зубило и молоток и с их помощью в первый и последний раз в своей жизни сделал надпись на стене здания, построенного человеком. Потом отошел немного в сторону и, довольный, прочел:
- Безруков из Астрахани.Женщина маленькой лопаткой подрезала траву вокруг могилы, попрощалась со мной и ушла. Я постоял еще немного, поставил в уголок ограды удилище и направился к выходу.
В.В.Удалец
