Когда меня спрашивают: «Что такое война?», я обычно отвечаю, что это, в сущности, поединок. Поединок идеологий, поединок добра и зла, разума и эмоций, жизни и смерти, света и тьмы…
Кто в этом поединке возьмёт верх? Кто в этой борьбе победит? Что останется людям после этого поединка? Что будет с победителем и тем более – с побеждённым?
Эти и ещё, наверное, сотни, а может быть и тысячи вопросов ставит перед нами это общественно-политическое явление, называемое войной.
И решать эти вопросы приходится каждый день, каждый час, каждую минуту, если ты в этой войне не просто сторонний наблюдатель, а самый что ни на есть активный её участник.
Видимо, поэтому и вспоминаются, и остаются в памяти на всю жизнь те эпизоды войны, военной жизни, которые потребовали от человека колоссального напряжения сил: физических и моральных, психологических и эмоциональных. Именно это и оставляет в памяти нашей глубокий след, глубокую борозду.
Иногда этот след со временем становится настолько слабым, настолько теряется в массе других, что кажется, никогда и не нападёшь на него. Однако, проходит время и ты вновь идешь по этому следу так, как-будто это было вчера, сегодня, а не сорок с лишним лет назад, так, что старое, давно забытое, вдруг вспоминается с такой чёткостью и ясностью, что удивляешься этому не меньше, чем молодые люди, которым рассказываешь тот или иной эпизод из фронтовой жизни, о котором вроде и сам не хотел бы вспоминать.
Может быть, старость даёт о себе знать? Ведь говорят, что к старости память вроде яснее становится. Но не хочется верить в это – ведь прожито, по сравнению с человеческими возможностями, так ещё мало! Ведь не зря же в народе в разной интерпретации ходят в обиходе такие слова: «Чем больше живёшь на свете, тем больше жить хочется». Эта жажда жизни помогала и помогает выживать казалось бы в чрезвычайно тяжёлых обстоятельствах.
Это желание жить помогает победить в поединке жизни и смерти! Именно это желание, этот поединок и оставляет в нашем мозговом запоминающем устройстве тот след, ту борозду, которая сохраняются на всю оставшуюся жизнь.
Жестока сущность войны, связывающая в единый узел судьбы тысяч, миллионов людей, в единый узел жизни и смерти! И разрубить этот узел бывает ох как непросто.
Это сейчас, с высоты прожитых лет, многие из боевых эпизодов кажутся лёгкими, не требующими огромного расхода физических и морально-психологических сил.
Но это же было! Были и многокилометровые переходы в знойную жару и в крепчайший мороз, когда, казалось, металл не может выдержать, - а люди выдерживали! Были и огромные психологические перегрузки, позволявшие выдерживать бой одному против десятка, сотни вражеских солдат.
Чем, какими приборами измерить расход сил человека? В каких единицах, в какой системе мер должны работать эти приборы, если их вообще возможно создать? Но, между тем, единицы эти существовали и пользовались ими на фронте все – от солдата до маршала. Это количество сбитых самолётов и количество потопленных кораблей, это количество подбитых танков и взятых в плен солдат и офицеров противника.И каждый вёл свой счёт: одни – на единицы, другие – на сотни, третьи на десятки и сотни тысяч.
Кому из них было труднее, по-видимому, объективно правильно не ответит никто. Но каждый из них может чётко вспомнить самый тяжёлый, самый запоминающийся эпизод из своей фронтовой жизни – эпизод, который врезался в память именно теми нечеловеческими усилиями, которые позволили с честью выйти из сложной боевой ситуации.
Как юноша помнит свой первый поцелуй, как любой лётчик помнит свой первый самостоятельный полёт, так и снайпер помнит свой первый поединок со снайпером противника всю оставшуюся жизнь. Так вот и мне памятен мой первый поединок с фашистским снайпером. Было это осенью 1944 года.
После окончания школы снайперов прибыл я в полк, который с боями продвигался на запад, ближе к фашистскому логову. В конце сентября полк дрался уже в Прибалтике и на одном из рубежей встретил упорное сопротивление противника, что и притормозило наше наступление. В такие моменты ничейные полосы обычно сокращаются до минимума в надежде, что завтра или в ближайшее время будет снова наступление – так зачем искусственно увеличивать расстояние до противника, отодвигая свои подразделения назад для обеспечения безопасности своих войск? Именно в такие моменты и появляется особое раздолье для снайперов.
Так было и в тот день. Уже в начале его на командный пункт полка стали поступать доклады о том, что немецкий снайпер практически парализовал третью роту первого батальона, убив трёх и ранив четырёх солдат и офицеров.
Меры предосторожности приняли, предупредив все передовые подразделения о том, что в их зоне действует фашистский снайпер и необходимо проявлять максимум осторожности. Однако это было полдела – предупредить личный состав, чтобы проявляли осторожность. В таких условиях, какая может быть осторожность, если передовая линия связана с тыловыми подразделениями сотней связей, большинство их которых осуществлялись посредством посыльных. Да и разве доставишь на передовую завтрак, обед и ужин по телефону? Разве есть другой способ доставки на передовую газет, писем, боевых листков и боеприпасов – кроме, как с помощью людей?
Срочно, применяя всевозможные методы маскировки, начали откапывать окопы, траншеи, хода сообщения, но доклады о потерях продолжали поступать. Необходимо было, во что бы то ни стало, выследить и уничтожить этого снайпера. Трудность заключалась в том, что он часто менял позиции. Где он появится в следующий раз и появится ли вообще на старом месте, где уже побывал – известно было только ему одному. Как бы то ни было, но сам факт гибели солдат и офицеров в такой обстановке угнетающе воздействовал на личный состав.
К этому времени я уже начал понимать, что с психологической точки зрения гибель товарищей во время атаки, во время боя воспринимается гораздо легче, если так можно выразиться, чем во время затишья, при отсутствии активных боевых действий. Конечно, всегда тяжело терять боевых товарищей, но во время атаки мысли и действия сосредоточены на том, чтобы достичь намеченного рубежа в условиях видимого противодействия противника. Слева и справа от тебя находятся твои товарищи, ты интуитивно чувствуешь их локоть, поддержку и этим становишься во сто крат сильнее, умнее, решительнее. Перед тобой вражеские солдаты, доты, танки, которые в обоюдном противоборстве решают этот извечный вопрос войны: вопрос жизни, или смерти. Здесь действительно побеждает нередко не столько более сильный, лучше вооружённый, сколько более смелый, более опытный, более решительный. Здесь основной вопрос решается просто: если не я его уничтожу, то он уничтожит меня. Счёт идёт, порою, на доли секунды. Отсюда и соответствующий образ действий солдата.
Совсем другое дело, когда товарищ погибает от невидимой, коварной руки вражеского снайпера. Тут не закроешь его своей грудью, не отвлечёшь огонь на себя, не ответишь смертью за смерть своего друга, товарища, командира. Этот враг невидим и поэтому вдвойне, втройне страшен. Каждому кажется, что следующая пуля – его. А это угнетает, и порою парализует волю человека. Командирам, начальникам, просто товарищам бывает очень сложно и тяжело выводить человека из этого состояния. Выход из этого положения может быть только один – срочно разыскать своего снайпера и уничтожить врага. Так, или приблизительно так, рождаются поединки двух снайперов, если хотите – двух асов пехоты.
Поэтому я сразу догадался, по какому поводу командир роты вызвал меня на свой командный пункт. Посмотрев на меня уставшими от постоянного недосыпания глазами, он сказал:
- Надеюсь, знаете, для чего я вызвал вас сюда?
- Догадываюсь. Необходимо найти и уничтожить немецкого снайпера, - отчеканил я.
- Правильно. Только я не хотел бы, чтобы ваша самоуверенность сохранилась и дальше. Будете иметь дело с опытным снайпером
С этими словами он повернулся ко мне спиной и зашагал вдоль столика, на котором была разложена карта. Развернувшись в дальнем конце блиндажа, он жестом пригласил меня подойти к столу и, показывая на карту, сказал:
- Прошу ознакомиться с картой местности, где расположилась наша рота. На ней нанесён наш район, а красными кружочками обозначены места, в которых были убиты или ранены наши солдаты и офицеры.
Даже поверхностного взгляда на карту было достаточно, чтобы определить район, в котором действовал снайпер. В сферу его действий входил участок передовой в полтора-два километра ширины, в центре которого стояла наша рота. Рельеф местности был сильно изрезан. Линия боевого соприкосновения была изогнута таким образом, что создавалось впечатление, будто на карте изображено зубчатое зацепление. Если снайпер находился в середине любого выступа, подумал я, то он мог свободно простреливать и левую и правую стороны «зубца», в окопах которых находились наши солдаты. Концентрация красных кружков вблизи этих выступов подтвердила моё предположение.
Не успел я как следует изучить карту, а командир роты уже спрашивает меня:
- Какие будут предложения?
К этому времени я уже понял, что вызвали меня сюда не для лёгкой прогулки. Изучая карту и расположение на ней красных кружочков, я лихорадочно искал приемлемый способ обезвреживания вражеского снайпера, но, честно говоря, к окончательному выводу ещё не пришёл, о чём сразу же и доложил командиру:
- Судя по концентрации красных кружочков и расстоянию между ними, снайпер не задерживается на одном месте, а методично использует выгоды такого расположения линии фронта в разных местах. Бегать за ним в этой ситуации бесполезно, но и ждать в одном месте в надежде на то, что он когда-нибудь появится здесь, тоже нельзя, так как он может к этому времени в другом месте наделать бед. К тому же неясно – один или несколько снайперов действует в полосе наших позиций.
- А что, если составить временной график, - вступил в разговор один из командиров взводов,- тогда по нему можно определить время и очерёдность пребывания снайпера, или снайперов, в каждом из выступов. Зная очерёдность, может быть, удастся спрогнозировать место его следующего появления, ведь известно, что немцы всегда и во всём очень пунктуальны. К тому же можно будет сразу определить: один, или несколько снайперов действуют против нас.
Это уже было кое-что. Не прошло и получаса, как необходимые сведения были собраны. Из их анализа следовало, что снайпер работал в одиночку. За один выход он делал по два выстрела из одного выступа, причём, один – в левую сторону, а другой – в правую. После этого менял позицию. Поскольку ни в одном из случаев обстрела наших позиций не было засечено место расположения снайпера, можно было сделать вывод, что в каждом из трёх выступов были хорошо оборудованы окопы для снайпера и ходы сообщения к ним. Таким образом, оставалось определить место, в котором появится снайпер завтра.
Имея больше теоретических знаний, чем практических навыков, я предположил, что снайпер завтра появится в третьем выступе, так как последний выстрел он сделал во втором выступе. К моему удивлению, мой вывод поддержал командир роты:
- Вижу, что не зря вас учили в школе снайперов. Посмотрим, как на практике справитесь с поставленной задачей. Но должен ещё раз напомнить, что в вашем деле самоуверенность – не лучшее качество характера снайпера. Нужны величайшая осторожность, выдержка и самообладание.
Об этом много говорили нам и в снайперской школе, но истинную цену этих слов я начал понимать, наверное, только сейчас, когда необходимо было на практике показать своё умение, доказать всем, и прежде всего, себе, что я не зря ношу звание снайпера.
Уже гораздо позже, став снайпером-инструктором, я также говорил молодым снайперам, поскольку понял, что снайпер – это не только тот, кто хорошо стреляет, но главным образом тот, кто обладает теми качествами, о которых говорили нам в школе, и о которых буквально слово в слово повторил мне мой командир роты. Научиться хорошо стрелять – это даже не полдела. Гораздо труднее, гораздо сложнее научиться руководить своими чувствами, нервами, не поддаваться эмоциям, быть хладнокровным, выдержанным, быстро ориентироваться на местности и многое другое.
А пока… пока мне необходимо было вступить в поединок с опытным вражеским снайпером, в результате которого один из нас должен погибнуть. Несмотря на то, что мне льстила похвала командира роты, я понимал, что это в некотором роде аванс, подтвердить правомочность которого я должен буду в предстоящем поединке.
К этому времени на моём боевом счету уже было несколько гитлеровцев, но уничтожил я их в так называемой «свободной охоте». Совсем другое дело предстояло мне выполнить сейчас. Близилась ночь, а мне необходимо было до наступления темноты сориентироваться на местности, определить предполагаемое место засады. Обустройство же его можно было провести и ночью. Проверив моё снаряжение, командир роты дал указание командиру второго взвода выделить мне провожатых и группу поддержки и пожелал мне удачи.
В общем, место моей засады, хотя и по карте, но выбрано было удачно. Мне оставалось только сдвинуться метров на пятьдесят в сторону, чтобы, используя рельеф местности, обеспечить себе более широкий угол обзора, в который, как я предполагал, должно обязательно войти место засады вражеского снайпера. С наступлением темноты я вместе с выделенными мне в помощь солдатами приступил к оборудованию места засады и хода сообщения к нему. Обустройство и маскировку окопа проводил с особой тщательностью, поскольку понимал, что времени на устранение недостатков утром у меня практически не будет. Место моей засады должно было «вписаться» в местность таким образом, чтобы опытный глаз снайпера не смог бы зацепиться за какую-нибудь деталь небрежно выполненной маскировки. Это, как нас учили в школе снайперов, после удачного выбора места засады, должно было стать вторым условием успешного выполнения задания. Задолго до рассвета я уже занял своё место.
До момента, когда по нашим расчётам немецкий снайпер должен выйти «на охоту», оставалось ещё достаточно много времени. С наступлением рассвета я начал внимательно осматривать местность перед моим местом засады. Первое впечатление было таким, что я несколько растерялся. Передо мною просматривалась площадь около квадратного километра. Сначала показалось, что это был маленький участок, который можно было охватить одним взглядом. Но когда я попытался определить место, где мог находиться вражеский снайпер, то понял, что это не такое уж и простое дело. Надо было, действительно выбрать один квадратный метр из тысячи. А место это я должен был определить точно, чтобы заранее выбрать положение тела, в котором я, возможно, буду находиться достаточно длительное время. Времени для того, чтобы изменить положение своего тела и винтовки для производства выстрела в случае обнаружения снайпера, у меня практически не будет. Да и не только от меня это зависит. Даст ли мне это время мой противник? Счёт времени здесь будет идти даже не на секунды, а на доли секунды. Именно это и было сейчас первым условием успешного поединка – первым обнаружить противника и сделать решающий выстрел. Второе условие – точность стрельбы – меня не очень волновало, так как на таких дистанциях, на которых мог появиться снайпер, я стрелял отлично.
Однако время шло, а я так и не смог определиться с местом, в котором мог появиться вражеский снайпер. Я начал нервничать, мне казалось, что он может появиться в любом месте и я обязательно упущу момент. До слёз в глазах всматривался я в лежащую передо мною местность и ничего конкретного не видел. Глаза лихорадочно шарили по местности слева направо и справа налево, но так и не могли зацепиться за что-нибудь, что хоть чем-то выделило бы место засады снайпера. И чем больше я всматривался в лежащую передо мною местность, тем более серой, тем более безликой становилась она. Мало того, мне стало казаться, что фашистский снайпер уже обнаружил меня и выбирает момент для того, чтобы нажать на спусковой крючок своей винтовки. Тело моё в один момент покрылось потом. Силы мои, казалось, начали покидать меня. Я готов был свалиться на дно своего окопчика.
Сам чувствую, что слишком разволновался, но ничего с собою поделать не могу. Одна мысль так и сверлит мой мозг, что опозорю я не только себя, хоть и посмертно, но опозорю и всё наше снайперское братство. Сколько времени прошло в таком моём состоянии – не знаю: может минуты, а может быть, и мгновение. Важно то, что нашлась во мне какая-то пружина, которая сработала вовремя, повернула направление моих мыслей в другую сторону, заставила вспомнить о заповедях снайпера. Короче, вспомнил я, что над выдержкой, над укрощением своих нервов надо работать и стараться не расслабляться ни при каких условиях. И хорошо, что вовремя понял, что нужна трезвая голова, чтобы не паниковать, а думать, думать и думать не только за себя, но и за противника. И, странное дело, как только это «дошло» до меня, я стал постепенно успокаиваться, а мысли мои приобретали ясность, как-будто я всю свою жизнь только тем и занимался, что разгадывал ребусы противника по его маскировке.
Оказалось, что местность не такая уж и серая, безликая, что есть на ней бугорочки и впадины, песчаные, без единой травинки и заросшие бурьяном островки, нетронутые взрывами и как-будто щербатые от воронок площадки. Постепенно я начал различать такие детали местности, которые минуту назад я не видел. Окончательно успокоившись, я мысленно поставил себя на место вражеского снайпера и, анализируя расположение и конфигурацию наших позиций, пришёл к выводу, что самое лучшее место засады должно находиться в правом от меня углу выступа. Отсюда хорошо должны просматриваться наши хода сообщения как слева, так и справа от выступа. На всякий случай я наметил ещё два резервных места, в которых мог появиться снайпер. Теперь мне оставалось только ждать и внимательно следить за его предполагаемыми местами засады. К этому времени стало уже гораздо светлее и, хоть дымка ещё окончательно не рассеялась, видимость была хорошей.
Знал я, что ждать и догонять хуже всего, но суть этого выражения начал понимать только сейчас. Нервы напряжены до предела, глаза моргнуть не смеют – как бы не «проморгать» появления противника. В такой обстановке прошло часа два, а может быть и больше. Силы постепенно начали таять, внимание - расслабляться, верх начали брать сомнения. Потребовались большие усилия воли, чтобы заставить себя не расслабляться, а продолжать и дальше внимательно наблюдать за местностью. Вдруг почувствовал я, или мне это показалось, что в поле моего зрения что-то изменилось. Наверное, правильнее будет сказать, что почувствовал, а не увидел, так как уже после этого я ещё ничего такого особенного, что могло бы привлечь моё внимание, не увидел. Неужели, думаю, показалось? А сам – весь внимание. Вижу, и сам себе не верю – прямо на меня смотрят глаза вражеского снайпера. Ничего не вижу – ни шлёма маскировочного, ни винтовки, ни окопчика, а только глаза. Кажется, даже цвет их разглядел, до того чётко запечатлелись они в моей памяти.
Не знаю, обнаружил ли он меня, или нет, да и не это было для меня сейчас главное. Руки и тело сами делали уже своё дело. И вот уже вижу эти глаза через призму оптического прицела винтовки. Взгляд его блуждал по месту расположения наших позиций, которые лежат за моей спиной. Очень хорошо, значит, время у меня есть для того, чтобы прицелиться получше. Я знал, что у снайперов считается этаким шиком поразить противника в лоб, поэтому и решил прицелиться поточнее, чтобы не ударить перед товарищами лицом в грязь. Однако вдруг выражение глаз снайпера резко изменилось, они как-будто в удивлении расширились, и вслед за этим гримаса исказила его лицо. По-видимому, он заметил меня. Палец мой непроизвольно нажал на спусковой крючок винтовки. Как-будто неведомая сила сорвалась с кончиков моих пальцев, докатилась до него, мгновенно тряхнула его, заставила приподняться и упасть боком на бруствер окопа. Теперь он был виден мне до пояса. Теперь он был для меня не страшен.
Теперь он был ни для кого из моих товарищей не страшен. В изнеможении опустился я на дно своего окопчика, судорожно сжимая винтовку. Перед глазами всё ещё лежал завалившийся на бок фашистский снайпер, а губы мои непроизвольно шептали одно лишь слово: «Успел…».
… Много ещё в моей фронтовой жизни было поединков, но этот, первый, я запомнил на всю свою жизнь
Мазур Геннадий Григорьевич, полковник в отставке.